Лезвие бритвы - Иван Антонович Ефремов

— До боли не похоже на мое представление о вас, Андреа. Едва лишь начинаются разговоры о «простых» моряках, служащих, машинистах, как…

— Как что?

— О, ничего, не все ли равно! Ну, подозреваешь, что у человека есть внутренняя неуверенность, неполноценность, что он ищет, за что бы уцепиться и переложить собственную вину на другого.

— А что бы вы хотели?

— Чтобы пришел тот, который примет женщину, какой она ему предстала, созданную жизнью и ею самой, но не существо, какое бог предоставил ему по специальному заказу. И если он хочет видеть ее иной, более женственной или мужественной, то пусть обладает силой сделать ее другой!

— И многие вас… переделывали по-своему? — спросил Андреа сдавленным, неприятным голосом.

Сандра так быстро повернулась лицом к нему, что ее шатнуло. Пристально вглядываясь в него, она не замечала, что все теснее прижимает руку к сердцу жестом раненой. Что случилось с ее чутким рыцарем? Откуда эта внезапная и ненужная грубость? Или это неизбежно, что все хорошо до того лишь предела, за которым мужчина становится уже не индивидуальностью, а безликим олицетворением своего пола? И милый Андреа тоже?

Лейтенант, конечно, заметил горькую обиду Сандры, но уже не мог, как несколько минут назад, взять ее за руку и попросить прощения. Точно вся ревность, не раз мучившая его во время плавания на «Аквиле», вдруг вырвалась на волю. Чувствуя, как рвутся нити близости, казалось, навсегда соединившие их обоих. Андреа упрямо пробормотал:

— Я только хочу знать правду!

— Правда — она зависит от понимания. У любящего — одна правда, у ненавидящего, подозрительного — другая!

— До сих пор я считал, что есть только одна.

— Милый моряк мой, вы совсем еще мальчик! Едва я стала мисс Рома, как оказалась окруженной опытными охотниками за женщинами: кинорежиссерами, журналистами, фотографами и просто бездельниками, посвятившими себя покорению таких, как я, девчонок, только что расцветших красотой дьявола.

— Это что за кинотермин?

— Кино здесь ни при чем. «Боте дю дьябль» — так французы называют момент, когда девушка впервые расцветает свежей и юной красотой. Большей частью это случается в восемнадцать лет. Такая красота действует на мужчин, особенно пожилых, неотразимо, вероятно, потому и возникло ее название в эпоху Средневековья. Но я жила не в Средневековье. Шесть лет назад я поступила в семинар античной истории, получила красоту дьявола, а с ней титул «мисс Рома». Я никогда не была флази или изи лэй, как говорят американцы, но, конечно, не смогла противостоять искусным атакам. Все произошло по обидному стандарту: режиссер кино, начало кинокарьеры, неудачный конец ее, работа гидом с иностранными туристами, а потом Флайяно…

Сандра умолкла. Снова в ночи раздался плачущий вой электропоезда.

— Конечно, было бы лучше, если б девочкам с детства преподавали науку жизни и любви, — опять заговорила Сандра, — мы могли бы лучше выбирать, распознавая настоящее. Теперь мне просто смешны избитые приемы покорителей сердец. Болтовня об одиночестве, непонятой душе, претензия на загадочность, ложь о потрясающих похождениях. Сказки о пылкой любви, сочиненные еще во времена Древнего Египта и пересказывающиеся на разные лады на всех языках мира. И главное — точный расчет на самую слабую струну женской души — жалость. Уместная, тактичная жалоба испортила больше женских жизней, чем все другие мужские хитрости.

— А меня вам меньше жаль, чем, например, Флайяно?

Сандра вздрогнула, как от удара.

— Как не стыдно говорить такое? Неужели…

— Если моя любовь не подходит вам, я могу отойти!

— Андреа! — В голосе Сандры прозвучала горькая обида.

Насупившийся Андреа молчал до тех пор, пока они не поднялись к широкому шоссе, обсаженному двойным рядом дубов, вперемежку с платанами. Плач электропоездов усилился, действуя Сандре на нервы.

Она остановилась, чтобы еще раз объяснить ему, как устала от постоянных мужских преследований, от насыщенного сексуальностью и наркоманией мира кинодеятелей, от всего, что она видела за последние четыре года своей жизни. Сказать, что она мечтала об их тесной дружбе, что близость их начнется не с поцелуев, а с совместного пути в жизнь, более свободную и ясную… Но Андреа, повернувшись к мчавшейся по шоссе машине, сигнализировал ей рукой. Сандре показалось, что он обрадовался появлению такси.

— Неужели страсть так ослепляет вас, что вы ничего не видите, Андреа? — снова заговорила в такси Сандра. — Право же, в море вы были куда более чутким, настоящим рыцарем.

Лейтенант остановил ее жестом руки, предлагая сигарету. Сандра закурила, стараясь заглянуть в лицо Андреа, но тот уклонился от ее тревожных глаз. Оба молчали, напряженные и отдалившиеся. Машина мчалась уже по залитым светом улицам центра, а перед глазами Сандры стояло пустынное, темное шоссе и слышались плачущие сигналы поездов.

Такси остановилось перед гостиницей. Сандра выпрыгнула из машины, оставив лейтенанта рассчитываться с шофером, схватила ключ у дежурного и вбежала в лифт. У себя в номере Сандра бросилась на постель, вся дрожа от нервной усталости. Слезы пришли лишь некоторое время спустя. Она лежала, невольно прислушиваясь. Но ни стука в дверь, ни телефонного звонка не последовало до утра, когда Сандра, нарыдавшись, забылась крепким сном.

Солнечное утро разбудило ее, обещая новую радость, но она вспомнила события вчерашней ночи, и перед ней все померкло. Наскоро приняв душ и переодевшись, Сандра позвонила Андреа. Никто не отозвался. Сандра попросила номер Чезаре и, задумавшись, стояла с трубкой в руке, пока не услышала голос телефонистки: «Не отвечает». Оставаться в неизвестности она была не в силах. Спустившись в вестибюль, она подумала, не пойти ли ей в Ботанический сад, пока ее друзья вернутся. Портье подал ей конверт без марки. Узнав почерк Андреа, Сандра почувствовала слабость. Она ждала этого. Сандра разорвала конверт, в душе уже зная наперед содержание письма. Так и есть. Он думал всю ночь, утром простился с Леа и Чезаре и уехал в Иоганнесбург, где будет стараться попасть на первый же самолет. Сандра уловила удивленные взгляды портье и пожилого англичанина, ожидавшего в углу вестибюля. Тогда она поняла, что по щекам ее льются неудержимые слезы, и стремглав бросилась к лифту.