Время скорпионов - D.O.A.

— Вы ошиблись. Я иду молиться, как всегда. — Тон журналистки был не слишком убедительным, и она сменила тактику: — Вы делаете мне больно, пустите! Вы ведете себя неприлично. — Говоря это, она безуспешно старалась высвободиться.

— Почему тебя никто не сопровождает? У тебя нет мужа, брата? А твой отец?

— Я опаздывала. Они уже ушли и…

Карим разозлился:

— Ты надо мной смеешься! Я только что видел, как ты выходила из машины неверного. Чего тебе надо? Лучше бы ты убиралась отсюда!

Амель становилось все страшней. Речи быть не могло, чтобы она вошла в молитвенный зал, она думала лишь о том, как бы сбежать. Начав снова отбиваться, она наконец высвободила руку.

Ее обидчик продолжал кричать:

— Да будут прокляты те, кто хочет обмануть верующих! Да накажет Аллах неверных и лжецов! Иди отсюда, иначе у тебя будут неприятности!

Феннек почувствовал ужас журналистки. Ему не нравилось, как он ведет себя с девушкой, но он поздравил себя с тем, что его уловка так хорошо подействовала. Она не должна приближаться к мечети. Там ее очень быстро заметят, и возможно, она окажется в опасности.

— Карим! — в конце пассажа Гамбетта раздался голос Мохаммеда.

Он был не один, а в компании двух других салафистов. Все трое направлялись в их сторону. Имам по-арабски спросил его, все ли в порядке. Феннек ответил, что может справиться самостоятельно, и снова повернулся к Амель.

Амель увидела, как глаза ее собеседника совершенно изменили выражение.

Очень тихо он вновь обратился к ней:

— Уходите, пока не поздно. Не ходите на улицу Пуанкаре!

Она с удивлением взглянула на него, потом на приближающихся мужчин — до них оставалось не больше полутора десятков метров, — развернулась и, как могла быстро, направилась к улице Сен-Фаржо.

В тот самый момент, когда она исчезла за углом, Мохаммед с двумя своими сбирами подошел к Кариму:

— Что случилось, гуйа?

Глядя в землю, агент не сразу заговорил:

— Я не люблю дурно говорить о людях, шейх.

Салафист дружелюбно и благожелательно протянул ему руку:

— Понимаю, но ведь ты знаешь, что всегда можешь мне довериться.

— Эта сестра пришла сюда в неподобающем виде. Она покрыла голову уже на улице, на виду у всех. Я счел ее поведение неприличным и сказал ей об этом, но она рассердилась, а потом сбежала.

— Ты правильно поступил, брат. Если она вернется, мы ее узнаем и прогоним. Да будет позор на лицемеров.

Агент, притворно сокрушенный, по-прежнему стоял с опущенной головой. Так что он не видел едва заметного движения подбородком, которое Мохаммед адресовал одному из своих спутников. Тот побежал и вслед за Амель свернул на улицу Сен-Фаржо.

— Ты не должен чувствовать себя ответственным за ошибки других, вспомни, что говорит Коран: «Не сокрушайся из-за неверующих людей». — Салафист обнял Карима за плечи. — Ну же, пойдем молиться. Это успокоит наши сердца.

Не предупредив жену, Сильвен решил пригласить к ужину чету друзей, Дельфину и Пьера. Они поженились год назад, и оба, как и он, работали в области финансов. Она, счастливая и цветущая, была на пятом месяце беременности.

После инцидента возле мечети и разочарования Ружара, который тем не менее не посмел произнести ни малейшего упрека в ее адрес, Амель предпочла бы провести вечер спокойно. Поставленная перед свершившимся фактом, она для отвода глаз скрылась в кухне, чтобы встретиться с гостями уже только за столом.

Во время первой части застолья, к ее великому облегчению, разговоры вертелись вокруг банковского мира. Зато когда было подано основное блюдо, Дельфине взбрело в голову порасспросить Амель о ее работе. Интерес будущей молодой мамаши казался искренним, но журналистка не слишком была настроена на общение, а главное, не имела желания вдаваться в подробности своей деятельности. Особенно ей хотелось избежать упоминания о том, что случилось днем. Муж был не в курсе и, разумеется, рассердился бы, узнав, что она так рисковала без причины. Так что она довольствовалась односложными и сдержанными ответами.

— Для человека, не один месяц расписывающего достоинства своей работы, сегодня ты, по-моему, что-то не особенно воодушевлена. — В словах Сильвена, который уже несколько минут молча боролся с раздражением, все уловили усмешку.

Амель предпочла не отвечать.

— Быть может, мы недостаточно умны, чтобы уловить все тонкости? Если только ты не считаешь нас слишком левыми?

— Сильвен… Я… У Амель усталый вид. — Дельфина попыталась разрядить обстановку, пока разговор не перешел в скандал.

— В последнее время он у нее слишком часто усталый. У нее ведь настоящая работа, которая ее полностью поглощает. Не то что наша. К тому же, видишь ли, — Сильвен обернулся к Пьеру, — это столь важно, что составляет тайну и она не может об этом говорить.

Он хотел добавить еще что-то, но увидел, что по щекам жены текут слезы. Однако то, что он прочел в ее глазах, было не болью или печалью — это была ярость.

— Да, это важно; да, ты не можешь этого понять. Для твоего сведения я все же расскажу. Как раз сегодня в Париже на меня напал мужчина, который считает, что женщины вроде меня… или вроде Дельфины, — Амель приподняла руку своей гостьи, — должны жить закутанные тряпками с головы до ног, запертые в своих домах, только чтобы воспитывать ребятишек и угождать мужьям. — Она всхлипнула и жестом помешала Сильвену возразить. — А ты бы хотел, чтобы я сказала что-то другое? С тех пор как я вышла за тебя замуж, я все больше и больше убеждаюсь, что у того несчастного парня очень много общего с тобой. — С этими словами, произнесенными ровным голосом, она встала и пошла в прихожую, чтобы взять сумку и пальто.

Хлопнула входная дверь.

Спустя десять минут Сильвен догнал жену на авеню Домениль. Она ловила такси. После двух бесплодных попыток ему удалось развернуть ее к себе и обнять. Она разрыдалась и перестала сопротивляться. Он нежно просил прощения; говорил, что вел себя как дурак; объяснял, что ничего не знал; ни в чем ее не упрекал; заверял, что хочет только быть счастливым вместе с ней и больше ничего; снова просил прощения; целовал ее в лоб, в волосы.

Амель не двигалась, ничего не говорила.

— Мы уедем. Завтра утром. Нет, сегодня же вечером. Сейчас же. Так будет лучше для нас. Я увезу тебя в Этрета, в тот маленький отель, где мы уже столько раз бывали. Скажи «да», прошу тебя, скажи «да». Ты слишком дорога мне, я не хочу из-за ерунды потерять тебя.

24.11.2001

Шоссе 191 представляло собой самый короткий путь из Аленвиля в Абли. После пересечения с местной дорогой автострада шла через поля, а потом делала длинную дугу, рассекавшую надвое небольшой лесок. Отсюда расходилось множество лесных дорог, теряющихся где-то среди возделанных участков. На выходе из этого не слишком крутого виража национальная трасса снова на два километра становилась прямой как стрела и в конце концов вливалась в зону пригородной застройки.

По ночам Нурредин и Халед Харбауи работали в Аленвиле. Жили они в общине Абли. Всю неделю они каждый вечер возвращались домой этим путем.

Вскоре после полуночи Линкс поставил мотоцикл под деревьями и накрыл его камуфляжной сетью. Затем он нашел выбранное заранее место на границе полей. В наушнике звучала музыка; он удобно устроился в чехле от спального мешка из непромокаемого горетекса и приступил к сборке своего М4[202] и проверке оптики.

Прошло уже почти три часа.

Полчаса Сервье ждал, лежа на животе. Его одиночество скрашивали только радиопомехи, которые выплевывал наушник, надетый слева, — прицел обязывает. Перед ним расстилалось обработанное, серое, пустынное пространство, ограниченное автострадой, расположенной, согласно использованному им лазерному дальномеру, в 2357,763 метра на юго-восток от его позиции. Если бы не желтоватое освещение, обозначающее в воздухе траекторию национальной трассы, и фары редких автомобилей, проезжавших в этот час, местная автострада была бы совершенно не видна.

Линкс подышал на свои специальные рукавицы и потер их друг о друга. Скорее нервная реакция, нежели средство от пронизывающего ночного холода. Он поковырял иней, уже начавший покрывать отверстие спального мешка.

Второй сигнал не заставит себя ждать. Очень скоро верные профессиональным привычкам братья Харбауи, возвращаясь со своей подпольной стройки, появятся в конце этого участка дороги. С тех пор как контрразведка отпустила их, они были начеку и буквально исполняли последние инструкции, переданные Фодилем перед его похищением. Они работали как ни в чем не бывало и избегали любых контактов с бывшей своей сетью.

Если они кому-нибудь понадобятся, Мустафа даст знать.

Вот вкратце то, что он сообщил агенту во время одного из своих конфиденциальных разговоров с ним. Оба брата скомпрометированы после ареста, и остальные бородачи, вероятно, надолго оставят их в покое, прежде чем снова воспользуются их услугами. Фодиль ему в этом поклялся. В этом, а также в том, что «Нурредин и Халед больше ничего не знают». Вполне правдоподобно. И все же Линкс предпочел бы поподробнее побеседовать с ними, чтобы убедиться, что они не располагают никакой заслуживающей интереса информацией. Но его работодатели не желали больше терять время или расходовать средства. Отныне все свои надежды они возлагали на другого человека, который, по мере того как «Эль-Хадж» обрастал плотью у них на глазах, заявлял о себе как о важной движущей силе боевой группировки, — на Нуари Мессауди.