Новый Мир ( № 4 2013) - Новый Мир Новый Мир

Сорок лет спустя, в 1842 году, другой ученый, датский зоолог Япетус Стенструп, делает на заседании — уже скандинавского научного общества — сообщение о гигантских кальмарах, и ему тоже никто не верит. Однако именно Стенструпу удается, фигурально выражаясь, отыграться за Монфора, да и за себя тоже — еще спустя пятнадцать лет, в 1857-м, ему в руки попадает громадный клюв кальмара, четыре года назад выброшенного волной на берег Дании. Исходя из относительных размеров клювов других головоногих, он выводит предполагаемые размеры животного, столь впечатляющие, что тут же дает ему латинское имя Architeuthis dux — суперкальмар-князь.

И тут происходит нечто воистину фантастическое . Под перьями зоологов наш поначалу абсолютно бесформенный, легендарный, почти несуществующий кракен как бы материализуется, обретает очертания — сначала клюв, а потом и сам гигантский моллюск. Уже в 1861 году гигантского спрута видят — и атакуют — у Канарских островов моряки французского корвета «Алектон» (в скобках добавлю, что атакуют именно моряки, а спрут, видимо умирающий, никого не трогал). Веревки, при помощи которых моряки пытаются поднять огромное существо на борт, перерезают рыхлое тело спрута, и он возвращается в родные пучины, однако его успевает зарисовать судовой художник, а позже ученые Флурен и Мокен-Тандо делают доклад на заседании Французской академии наук. Два-ноль в пользу Франции (один гол уже забил датчанин Стенструп)! Словно бы ученые одним своим волевым усилием вытащили его из глубин.

Впрочем, не только ученые.

Если (об этом я как раз и писала в упомянутом эссе для журнала «Двоеточие») серьезные зоологи до находки Стенструпа в существование гигантского спрута не верили, то писатели и поэты писали о спрутах весьма охотно, причем еще до того, как Стенструпу в руки попал клюв несчастного мертвого Архитевтиса.

Тем, кто верит в мистическую чуткость и провидческую функцию поэзии, вероятно, приятно будет получить подтверждение этой своей вере. Потому что первым из темных глубин вызвал кракена в своем знаменитом сонете (хотя и с приращением в одну строку) Альфред Теннисон [31] :

                The Kraken

Below the thunders of the upper deep;

Far, far beneath in the abysmal sea,

His ancient, dreamless, uninvaded sleep

The Kraken sleepeth: faintest sunlights flee

About his shadowy sides: above him swell

Huge sponges of millennial growth and height;

And far away into the sickly light,

From many a wondrous grot and secret cell

Unnumbered and enormous polypi

Winnow with giant arms the slumbering green.

There hath he lain for ages and will lie

Battening upon huge sea-worms in his sleep,

Until the latter fire shall heat the deep;

Then once by man and angels to be seen,

In roaring he shall rise and on the surface die [32] .

«Кракен» Теннисона на двадцать семь лет предвосхитил находку Стенструпа. Впрочем, Теннисон мог читать того же Эрика Понтоппидана, да и с новейшими на тот момент научными теориями был знаком — в частности, с нашумевшими тогда «Основами геологии» Чарльза Лайеля, который на основании последних палеонтологических находок значительно увеличил возраст Земли, отодвинув день сотворения мира. Исследователи называют среди возможных источников также и библейского Левиафана из «Утерянного рая» Джона Мильтона (1667) [33] . Были вроде и другие тексты, где упоминался кракен, например «The Minstrelsy of the Scottish Border» — собрание баллад сэра Вальтера Скотта (1802, 1803) и « Fairy Legends»   Т.-С. Крукера (T. C. Croker) (1828).

Но именно с этого момента очертания кракена — точно так же, как они чуть позже прописываются зоологами, — начинают как бы прорисовываться в литературе.

«Перед нами была огромная мясистая масса футов по семьсот в ширину и длину, вся какого-то переливчатого желтовато-белого цвета, и от центра ее во все стороны отходило бесчисленное множество длинных рук, крутящихся и извивающихся, как целый клубок анаконд, и готовых, казалось, схватить без разбору все, что бы ни очутилось поблизости. У нее не видно было ни переда, ни зада, ни начала, ни конца, никаких признаков органов чувств или инстинктов; это покачивалась на волнах нездешним, бесформенным видением сама бессмысленная жизнь.

Когда с тихим засасывающим звуком она снова исчезла под волнами, Старбек, не отрывая взгляда от воды, забурлившей в том месте, где она скрылась, с отчаянием воскликнул:

— Уж лучше бы, кажется, увидеть мне Моби Дика и сразиться с ним, чем видеть тебя, о белый призрак!

— Что это было, сэр? — спросил Фласк.

— Огромный спрут. Не многие из китобойцев, увидевших его, возвратились в родной порт, чтобы рассказать об этом. <...>

Какими бы суевериями ни окутывали китоловы появление этого существа, ясно одно — зрелище это настолько необычное, что уже само по себе не может не иметь зловещей значительности. Оно встречается так редко, что мореплаватели, хоть и провозглашают спрута единодушно самым крупным живым существом в океанах, тем не менее почти ничего не знают толком о его истинной природе и внешнем виде, что, впрочем, не мешает им твердо верить, что он составляет единственную пищу кашалота. Дело в том, что все другие виды китов кормятся на поверхности, человек даже может наблюдать их за этим занятием, между тем как спермацетовый кит всю свою пищу добывает в неведомых глубинах, и человеку остается только делать умозаключения относительно состава его пищи. Иногда во время особенно упорной погони он извергает из себя щупальца спрута, и среди них были обнаружены некоторые, достигающие в длину двадцати и тридцати футов. Полагают, что чудовища, которым принадлежат эти щупальца, обычно цепляются ими за океанское дно, и кашалот в отличие от остальных левиафанов наделен зубами для того, чтобы нападать на них и отдирать их со дна.

Есть, мне кажется, основания предполагать, что великий кракен епископа Понтоппидана и есть в конечном счете спрут. Его обыкновение то всплывать, то погружаться, как это описано у епископа, и некоторые другие упоминаемые им особенности совпадают как нельзя точнее. Но вот что касается невероятных размеров, какие приписывает ему епископ, то это необходимо принимать с большой поправкой.

Часть натуралистов, до которых дошли смутные слухи об описанном здесь загадочном существе, включает его в один класс с каракатицами, куда его по ряду внешних признаков и следует отнести...» [34] .

Мелвилл в своем описании на удивление точен. Его спрут, иначе говоря — гигантский кальмар, действительно в родстве с каракатицами (и более близком, кстати, чем с осьминогами). Кашалоты действительно охотятся на гигантских кальмаров (а не наоборот!) и действительно обитают на больших глубинах — китобои разбирались в особенностях пищевых взаимоотношений этих гигантов гораздо лучше зоологов. Размеры этих головоногих действительно большие, но вовсе не такие, как это им приписывает Бергенский епископ и т. д.

«Моби Дик» увидел свет в 1851 году, когда до официального оглашения находки Стенструпа оставалось шесть лет. Мелвилл пишет эту главу (она так и называется — «Спрут»), опираясь на рассказы китобоев, — китобои, в отличие от ученых, в спрута верили, а Мелвилл изучал все, что связано с китобойным промыслом, дотошно и подробно. Это как раз понятно.

Странное в другом. Европейская литература становится как бы одержима спрутами.

В 1866 году — через пять лет после столкновения спрута с «Алектоном» — Виктор Гюго пишет своих «Тружеников моря», где спруты выводятся в образе чуть ли не мирового зла: они даже не умерщвляют свою жертву, а заживо высасывают ее посредством присосок. Битву Жильята со спрутом Гюго описывает очень драматично (и не очень достоверно) — и, кстати, изобильно ссылается при этом на натуралистов.

«Если допустить идеалы во всех областях — и если цель — создать идеал ужасающего, то спрут — образцовое творение. <...>

Спрут вооружен страшнее всех в животном мире.

Что же такое спрут? Кровососная банка.

В рифах <...> где воды <...> то прячут, то выставляют напоказ свои сокровища <...> в неведомых пещерах <...> под глубинными порталами моря, пловцу <...> угрожает неожиданная встреча. <...> Туда входишь восхищенный, выходишь потрясенный ужасом. <...> На одном рисунке в сочинениях Бюффона <...> изображен осьминог, обхвативший своими щупальцами фрегат. Дени Монфор полагает, что спрут северных широт действительно в силах потопить корабль. Бори Сен-Венсан отрицает это, утверждая, однако, что в наших морях он нападает на человека. Поезжайте на Серк, там вам покажут <...> пещеру в скале, где несколько лет назад спрут схватил и, затянув под воду, утопил ловца омаров. Перон и Ламарк совершили ошибку, усомнясь в том, что спрут может плавать, раз у него нет плавников. Автор этих строк собственными глазами видел на острове Серк, как спрут <...> вплавь преследовал купающегося. Когда спрут был убит, его измерили, — казалось, что у него четыре английских фута в поперечнике, присосков у него насчитали четыреста. Издыхающее животное судорожно вытолкнуло их из себя.