Борьба и победы Иосифа Сталина - Константин Романенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Август — сентябрь 14-го года на Восточном фронте прошел для России с переменным результатом. Если в операции с целью захвата Восточной Пруссии Северо-Западный фронт потерпел поражение и отступил, то в Галицийской — отбросив австро-венгерские армии в Галиции и Польше за реки Сан и Дунаец — русские войска создали угрозу вторжения в Венгрию и Силезию. На западной стороне фронта германские армии наступали на Париж. На реке Марне они были остановлены англо-французскими войсками. Осенью на стороне германского блока в войну вступила Турция, а в октябре — ноябре произошло первое сражение у Ипра. После неудачной попытки германских командующих ликвидировать ипрский выступ Западный фронт, раздвинувшийся до Северного моря, стал сплошным. Война приобретала тяжелый, затяжной позиционный характер и на Востоке.
Главная квартира русской Ставки находилась в Барановичах. Дядя царя — Николай Николаевич — не был способным полководцем, но и не все определялось талантами военачальников. За сутки войны только в обороне артиллерия пожирала 45 000 снарядов, тогда как все военные заводы давали за день только 13 тысяч; скоро выяснилось, что не хватает винтовок, а для имевшихся — патронов. Часть солдат была без сапог, люди отмораживали ноги; и там, где были перебиты офицеры, началась массовая сдача в плен.
В солдатских бараках сидел почти миллион человек; их не отправляли на фронт из-за отсутствия обмундирования. Ратники ехали на передовую под германские пулеметы с палками, в гражданской одежде, прикрыв ее шинелями.
С началом войны Иосиф Джугашвили оставил мысли о побеге. Бежать было некуда. Он ждал вестей о событиях извне, а они за Полярный круг доходили медленно. Почта прибывала только 8—9 раз в год; за лето в Курейку заходил лишь один пароход. «В 1914 г. в конце сентября, — пишет ВА Швейцер, — когда последняя баржа пришла в Туруханский край... я застала тов. Сталина в селе Монастырском, он гостил здесь у Сурена Спандаряна».
В Курейку он вернулся один; Свердлов получил разрешение остаться в Селиванихе. Предстояла очередная долгая зима, удручавшая своим однообразием и ощущением полной затерянности в этом краю бесконечных просторов и суровых холодов. Где-то далеко за таежными буреломами и горными хребтами остались земля его детства и юности; казалось, что в ином мире пребывала и сама Россия. Теперь это был еще более отдаленный мир. Взбесившийся мир, где над окопами рвалась орудийная шрапнель, где пулеметные очереди косили солдат и офицеров, где инженеры и ученые придумывали все более изощренные средства для массового убийства людей.
На фоне всеобщего безумия проблемы одинокого ссыльного уже совершенно ничего не значили. Он отдавал себе в этом полный отчет. Вторую северную зимовку он встретил уже во всеоружии практического опыта, но теперь, после крушения планов побега, его все больше одолевала ностальгия. Всматриваясь в покрытую снегом равнину, сливающуюся у горизонта с низко нависшим серым небом, он мысленно возвращался на Кавказ, перебирая в воспоминаниях картины природы, запечатленные с детства. Зелень, покрывающая склоны гор, прозрачная свежесть горных ручьев и рек, оживленная суета на узких улочках и базарах южных городов — все это казалось видениями, существовавшими вне реальности.
Резкая метаморфоза его настроений не подлежит сомнению. В письме жене С. Аллилуева 25 ноября 1914 года он пишет: «Очень-очень Вам благодарен, глубокоуважаемая Ольга Евгеньевна, за Ваши добрые и чистые чувства ко мне. Никогда не забуду Вашего заботливого отношения ко мне!
...Посылку получил. Благодарю. Прошу только об одном — не тратиться больше на меня: Вам деньги самим нужны. Я буду доволен и тем, если время от времени будете присылать открытые письма с видами природы и прочее. В этом проклятом крае природа скудна до безобразия — летом река, зимой снег, это все, что дает здесь природа, — и я до глупости истосковался по видам природы, хотя бы на бумаге».
Конечно, минувший год многому научил его. Дом из растрескавшихся бревен, в котором жил Сталин, стоял на возвышенности рядом с широким Енисеем. Зимой его чуть не до крыши заносило снегом. Поселение находилось на месте впадения в Енисей быстрой речки Курейки. На берегу было разбросано несколько деревянных домишек, отстоявших на большом расстоянии друг от друга. Он быстро усвоил навыки и приемы, с помощью которых местные жители добывали рыбу. Рыболовные принадлежности он покупал у приезжавших в стан торговцев, а лесу изготавливал сам. Но было ли это праздной страстью? Развлечением? Вряд ли. Конечно, рыбалка скрашивала одиночество, но она стала и необходимым условием существования.
В феврале 1915 года тайком от стражников в Курейку приехали гости. Как вспоминала Вера Швейцер, она и Сурен Спандарян в «бесконечную полярную ночь», на собаках по Енисею через безлюдные пространства, «под несмолкаемый вой волков» проехали 200 километров.
Хозяин встретил гостей с кавказским гостеприимством Приехавшие не успели снять с себя «полярную одежду», как он на время исчез и вскоре «шел от реки и на плечах нес огромного осетра». «В моей прорубе, — пошутил он, — маленькая рыба не водится». Взору гостей предстала «небольшая квадратная комната», в одном углу которой стоял деревянный топчан, накрытый аккуратно тонким одеялом У противоположной стены располагались охотничьи и рыболовные снасти — сети, оселки, крючки, сделанные им самим. У окна — стол, заваленный газетами, журналами и книгами; на стене — керосиновая лампа, а в середине помещения — небольшая печка-«буржуйка» с металлической трубой, выходившей через сени.
В комнате было тепло. Вторую зиму Иосиф встретил уже без растерянности. За обедом Сурен Спандарян рассказывал новости: о войне, о работе подпольных организаций, о связи с заграницей. «Особенно долго, — вспоминала В. Швейцер, — шел разговор о войне... Когда Сурен рассказывал подробности о суде над думской фракцией (социал-демократов) и о предательстве Каменева, Сталин ответил Сурену: «Этому человеку нельзя доверять — Каменев способен предать революцию»... Шел разговор о Серго Орджоникидзе, который в это время находился в Шлиссельбургской крепости, об Иннокентии Дубровском, утонувшем в Енисее, и о других товарищах».
Чтобы не утерять фактологическую взаимосвязь повествования, поясним, что при встрече Сталина и Спандаряна в Курейке речь шла и о событиях, получивших импульс еще осенью 1914 года. 1 ноября в большевистской прессе был опубликован, написанный Лениным Манифест ЦК РСДРП «Война и российская социал-демократия», призывавший к превращению войны империалистической в войну гражданскую. В этом же месяце в Озерках близ Петрограда состоялась объединенная конференция, принявшая «пораженческое воззвание» к студентам; члены IV Государственной думы, принявшие участие в конференции, были арестованы. Состоявшийся 10 февраля 1915 года судебный процесс за революционную агитацию приговорил депутатов-большевиков к высылке.
В Курейке гости не задержались. «Мы пробыли, — пишет Швейцер, — у Иосифа Виссарионовича двое суток и, забрав его с собой, вернулись в Монастырское... Ехали вверх по Енисею на собачьих нартах. Морозило. Казалось, морозом скован воздух. Трудно дышать. Недалеко над нами вспыхнуло северное сияние, озарившее нам путь... Мы ехали двое суток. Останавливались для того, чтобы погреться, дать отдохнуть собакам, покормить их».
В Монастырском Сталина ожидали две посылки. Одна пришла на адрес Спандаряна, другая — на имя пристава Кибирова; в письме от 27 февраля Сурен писал: «Сейчас Иосиф гостит у меня». После этой встречи с Суреном и Верой, ставшими для Иосифа самыми близкими людьми, возвращение в Курейку воспринималось еще более тягостно.
...В феврале немецкие войска начали наступление на Августов, Вержболово и Сувалки, стремясь взять в «мешок» части 10-й русской армии. Дорогу Гинденбургу преградил корпус генерала Булгакова. Хотя и выбитый без остатка, он позволил 10-й армии выйти из окружения.
Но вскоре события приобрели детективную окраску. На крыше дома Самуила Гольдштейна, тестя полковника Мясоедова, служившего в армейской разведке 10-й армии, офицеры контрразредки нашли антенны, направленные на Германию. Затем было перехвачено письмо полковнику от родственника его жены — Бориса Фрейдберга, в котором последний просил о встрече. Арестовать изменника контрразведке приказал работавший в царской Ставке М.Д. Бонч-Бруевич, будущий генерал-лейтенант Советской Армии. Мясоедов «был пойман на месте преступления», когда на одной из литовских мыз передавал пакет с секретными документами. Сразу же были задержаны другие его родственники и сообщники по службе в Северо-Западном пароходстве. С квартиры полковника контрразведка вывезла «целых три телеги бумаг».
