Другие семь дней - Виктор Гвор

— Ну? — поторопил нарком.

— Приземляется такой самолет в какой-нибудь Голодаевке, — начал Фима, но увидев, как поморщился собеседник, поправился, — можно и в колхозе имени Первого Мая, куда прилетит…

— «Узнаю парфян кичливых по высоким клобукам». Что-то Вы осмелели, товарищ Фридлендер, — перебил Берия, надев пенсне. — Не обвинить ли Вас в клевете на советских колхозников? А заодно в шпионаже в пользу… ну, хотя бы тех же парфян. А заодно Карфагена и Хазарии? Тем более, классовая принадлежность у вас… — он не выдержал и ухмыльнулся. — Ладно, что там в этой Голодаевке?

— Встречают летчика хлебом-солью. И молочком парным, чтобы каравай лучше пошел. Ну и водочки, конечно, что же за «рашен гостеприимство», без «рашен водка»? А на закуску — огурчик солененький. Колорит-то какой! И опять хлебушка с молочком! Полетят-то, детишки. Они всерьез собираются к вечеру домой вернуться. И потому половина, накушавшись огурцов с молоком, залезет в кабины и отправится назад. Путь неблизкий, так что припрет их в салоне, где сортиры конструкцией не предусмотрены. А обделавшийся герой — немножко не герой, и вызывает он смех, а не уважение.

Улыбка на лице Берии появилась еще в начале Фиминой речи, а к концу нарком согнулся в приступе неконтролируемого хохота.

— Ну, Ефим Осипович! — сквозь смех выдавливал он. — Ну ты артист! Молочка парного, говоришь?! С огурчиком соленым! Раскусят ведь!

— Не раскусят, — тоже заулыбался Фима. — Это наши все с сочетанием «молоко-огурцы» знакомы. А Европе оно неведомо. Засланцы эти, как просрутся, на весь мир раззвонят, мол, встречали их по-царски, жаль только болячка какая-то прицепилась. А те, у кого луженый желудок окажется, будут свидетельством, что специально не травили.

— Ладно, — справился, наконец, с собой нарком. — А со второй половиной что делать? Которая не улетит?

— Дальше кормить. Тем же самым. А потом госпитализировать. Они возражать не будут. Как понесет на крыльях внутренних позывов по третьему разу до туалета типа «сортир деревенский», так сами в больницу запросятся. А мы начнем громко требовать международной помощи для лечения граждан Евросоюза, ибо эта болезнь нам неизвестна, а лекарства наши и знания на семьдесят лет устарели. А потому гоните, господа хорошие, медикаменты и, в первую очередь, специалистов. Ну и так далее. В итоге, в придачу к демонстрации открытости и дружелюбия имеем крайнее нежелание кого-либо забираться на нашу территорию. Ни один солдат воевать не пойдет из боязни подцепить какую-нибудь дрянь.

Берия вышел из-за стола, прошелся по кабинету и сел обратно.

— Идея Ваша мне нравится, но надо звонить Самому. Анекдот анекдотом, однако слишком велики ставки. Это не ваша колонна с грузовиками на границе, где вы решали только свою судьбу. Ну и судьбу ваших людей. Это — судьба страны…

— Мам, я устала!

— Положи весло и отдохни.

— Но тогда мы будем плыть медленнее. Далеко еще?

— Далеко, Дашенька. Весь день и всю ночь.

— А мы не будем ночевать у костра, как вчера?

— Нет. Нам надо пересечь границу. Папа будет ждать с той стороны. И надо, чтобы плохие дяди нас не поймали.

— Да, мам, я помню. Я еще погребу.

И мерные взмахи весел… Правым. Левым. Правым. Левым.

Двести шесть километров. Это много или мало? В две тысячи втором, на гонке в Тольятти это заняло сутки. Но тогда сзади сидел мотор по имени Егор, а я, восемнадцатилетняя неопытная девчонка, ныла:

— Я устала!

И он, взрослый и опытный мужчина на целый год старше, не прекращая махать веслами, отвечал:

— Положи весло и отдохни.

— Но тогда мы будем плыть медленнее. Далеко еще?

— Далеко, Лизунька. Весь день и всю ночь. Если хотим за что-то побороться.

Я тяжело вздыхала и соглашалась:

— Ладно, я еще погребу.

Мы победили. В это никто не верил. Почти дети, «горники», да еще смешанный экипаж. Сдохнут и отстанут. Сдохли. Но не отстали. Пришли первыми.

История повторяется. Только вместо Волги — Черное море. На месте матроса — семилетняя дочь. А вместо Егора — я, та самая слабая девчонка. Повзрослевшая на восемь лет, но не ставшая намного сильнее. Я должна повторить то, что сделал тогда будущий муж. Должна, если хочу его когда-нибудь увидеть. И сейчас совершенно другие ставки. «Кое-кто уже положил на тебя глаз!» Ничего, я тоже могу положить! Что угодно и на кого угодно. И пусть у меня нет физической силы Егора, я дойду. Не за сутки, так за двое. Но дойду. У меня байдарка лучше. Быстрее. Маневреннее. Я справлюсь. Правым. Левым. Правым. Левым…

Первый день нам везло. Погода стояла просто изумительная. Ни ветерка. Идеально ровная гладь моря не доставляла ни малейших проблем. Только руки, подрастерявшие былую сноровку, к вечеру начали немного побаливать. И то, к утру всё прошло. Островок, о котором говорил Селим, нашли на удивление легко. Не было ни палатки, ни спальников, но был кусок полиэтилена и два одеяла, прихваченных из номера гостиницы. Зажигалка и консервная банка из-под ананасов вместо котелка. И еда. Что еще нужно для хорошей ночевки летом на юге?

А утром поднялся ветер. Хорошо, что успели отойти от острова до того, как он разогнал волну. Идти стало намного труднее. Байдарка то и дело таранила очередной вал, вода прокатывалась по фартуку, обдавая и без того мокрые торсы. Солнце пряталось за тучами, и единственным способом согреться оставались весла. Правым. Левым…

Волны становились всё больше. Ближайшее будущее представлялось в цветах, максимально приближенных к черному. Я никогда не плавала по штормовому морю. На Волге не бывает штормов. Или бывают? Не суть, если и бывали, я в них не попадала. А сейчас… Подходить близко к берегу страшно: Селим предупреждал, да и самой понятно. Завертит прибрежным коловоротом, швырнет на скалы, разбирая байдарку на отдельные стрингера и размазывая по камням два хрупких человеческих тела…

Да и нечего делать у берега. Даже отсюда видно: не подняться. А возле самой воды в шторм не менее опасно, чем в море. Впрочем, волны даже немного помогают. Ветер гонит их в нужном направлении, и оставшиеся мили тают быстрее, чем накануне. Если бы еще эти валы были чуть поменьше и не грозили ежеминутно перевернуть утлое суденышко… Но тут ничего не поделать, остается лишь работать веслами, с каждым гребком приближая развязку. Правым. Левым.

Начинает накрапывать дождь. Или это брызги? Нет, дождь. Он становится всё сильнее. Тугие струи стучат по капюшонам дождевиков, вода струями стекает по лицам, рукам, веслам, юбкам, громко барабанит по деке и фартуку, перехлестывает через них, и непонятно, где дождевая вода, а где морская, граница стихий размыта, кажется, будто море везде. Вверху и внизу, справа и слева, на всем свете нет ничего, кроме вздыбленных горбов волн, пенных барашков на гребнях и хлещущих струй дождя. И двух крохотных человечков, упрямо машущих тонкими тростинками над смешной маленькой скорлупкой. Правым… Левым…