Полис, логос, космос. Мир глазами эллина - Игорь Евгеньевич Суриков

люди… в раздражении сейчас же стараются отомстить»[311]. Демосфен: «Боюсь, не умерло ли у нашего государства это чувство – ненависть и мщение по отношению к своим обидчикам»[312]. «Разгневанным людям свойственно отвечать злом тем, кто причинил им обиду»[313]. Утверждения о пользе мести и ненависти чрезвычайно многочисленны; даже просто перечислить их здесь нет никакой возможности. Характерно, что часто истец призывает судей возненавидеть ответчика так, как если бы он нанес обиду лично им. В свете вышесказанного неудивительным становится, что суд часто использовался как арена для сведения личных счетов.

Не то чтобы с подобными практиками совсем уж не пытались бороться. Так, Лисий замечает: «Закон не разрешает у вас (речь произносится в Ареопаге) говорить о том, что не относится к делу»[314]. О том, что такой обычай существовал в афинском Ареопаге, известно и из других источников. Однако, насколько можно судить по нескольким сохранившимся речам, произнесенным перед этим почтенным судилищем, даже в нем не столь уж строго следили за тем, чтобы тяжущиеся не допускали в речах отступлений. Что же касается судов присяжных, то здесь и истцу и ответчику была предоставлена полная свобода отклоняться сколь угодно далеко от непосредственного предмета тяжбы.

Анализ такого рода экскурсов в судебных речах приводит к выводу, что значительное большинство их составляют аргументы чисто личностного характера, то есть указания на прошлые прегрешения противника, на отрицательные черты его личности и т. п. (к слову сказать, одновременно часто практиковалось самовосхваление, сопоставление себя и представителей противной стороны – естественно, в свою пользу). Выпады против личности и прошлой жизни оппонента зачастую выливались в грубую брань – псогос (блестящими образчиками такого псогоса являются направленные друг против друга речи Эсхина и Демосфена).

Но нас здесь интересует не псогос, использование которого было, в сущности, искажением принципа, а сам этот принцип – вести речь в суде не о конкретном деле, а о личности. Иногда мы встречаем в речах порицание такого обыкновения, призывы говорить только о деле, оправдания, что приходится прибегать к этому приему, но в целом такие случаи нечасты. Пересказ прошлых дел – как своих, так и противника – составляет почти неотъемлемую часть любой речи. Иногда оратор просит суд наказать обвиняемого сразу за все его дела; иногда, напротив, речь используется как повод для отчета в собственной жизни. Собственно, суд и воспринимается как «проверка» жизни и деятельности.

В чем же причина такого положения вещей? Думается, не только в том, что афинские ораторы были людьми, неразборчивыми в средствах. Напомним отмечавшееся уже чуть выше обстоятельство: в демократических Афинах IV в. до н. э. (да, насколько можно судить, и в полисном мире в целом) приговор суда представлял собой не интерпретацию правовых норм и их приложение к конкретному случаю, а широкое политическое, социальное и этическое суждение о данном индивиде. Судили не деяние – судили человека, гражданина. Отсюда и проистекала необходимость для ответчика давать отчет в своей жизни, а для истца – изобразить его личность в максимально мрачных тонах.

Именно к такому выводу приводит и нас то, что было сказано выше. Приведем еще несколько характерных примеров. Обвиняемого могли оправдать – даже при безусловности его вины – за прошлые заслуги. И, наоборот, считалось, что человек, в прошлом запятнавший себя, не может быть хорошим гражданином, и уже за это его следует наказать, ведь порочные вредны для полиса.

Отнюдь не случайно мы встречаем в речах нападки на родителей и родственников оппонента, инсинуации о его происхождении, а также похвалы собственным предкам. Афинская демократия унаследовала от эпохи аристократического правления веру в наследственность личных качеств[315]. Стоило доказать, что предки противника были порочными людьми, – и гораздо большей становилась вероятность, что таким же является их потомок.

Нередки у ораторов и выпады против друзей и сподвижников оппонента. Замечание Еврипида (из не дошедшей до нас комедии «Феникс»): «На тех похож он, с кем водиться любит»[316] – находится вполне в русле афинских воззрений, в частности, и в свете того, что говорилось выше о необходимости помощи друзьям.

Исследователь греческого права Герхард Тюр окрестил недавно афинский суд присяжных «тупиковой» системой судопроизводства, не способной к дальнейшему развитию, обремененной множеством примитивных, иррациональных черт, от которых она так и не смогла избавиться[317]. Трудно судить, насколько справедлив столь уничтожающий приговор. Во всяком случае несомненно, что ряд особенностей афинской юстиции, если не «примитивных», то кардинально чуждых нашему менталитету, коренится не в деталях судебной организации, а в специфике древнегреческого правосознания, которую мы и попытались кратко продемонстрировать.

Неотчлененность права от этики, отсутствие четкого водораздела между публичной и частной сферами права – все это во многом проистекает из самого феномена полиса, в котором понятия «личность» и «гражданин», по существу, идентичны. Нам часто приходилось цитировать Демосфена. В целом для этого деятеля характерен очень высокий уровень правосознания; под многими его высказываниями без колебаний подписался бы любой из наших современников. Однако там, где оратор мыслит категориями массовой шкалы ценностей (а в судебных речах это неизбежно), мы сталкиваемся с существенно иной по отношению к нам культурой.

«Война – отец всех»

«Война – отец всех, царь всех: одних она объявляет богами, других – людьми, одних творит рабами, других – свободными», – писал философ Гераклит[318]. Чтобы это выражение не казалось несколько странным (как это: «война – отец»?), поясним, что в древнегреческом языке слово полемос– «война» – мужского рода. Кстати, именно от него происходят в современных языках такие, например, термины, как «полемика», «полемический» и т. д. Полемика – по первоначальному своему значению – «военное искусство».

В оригинальном тексте цитаты из Гераклита, перевод которой только что приведен, словоупотребление таково, что она может пониматься даже еще более широко: «Война – отец всего». То есть вообще всего на свете. Аналогичные мысли этот философ высказывает неоднократно: «Должно знать, что война общепринята, что вражда – обычный порядок вещей, и что все возникает через вражду и заимообразно… Гомер, молясь о том, чтобы “вражда сгинула меж богами и меж людьми”, сам того не ведая, накликает проклятье на рождение всех существ»[319].

Эти слова ионийского мыслителя выражают не только его индивидуальные взгляды, но, в сущности, и общегреческое полисное мироощущение. Война представлялась совершенно неотъемлемый элемент нормального образа жизни. Лингвисты справедливо указывают на то, что сами слова «полис» и «полемос» этимологически родственны.

Ничего удивительного тут нет. Выше мы видели, что античные греки считали вражду столь же естественной и необходимой, как и дружбу.