Султан Луны и Звезд - Том Арден

Ах, но какие мысли переполняли его разум в ту пору, когда караван принцессы тронулся в путь к Куатани? Быть может, твой отец наконец сдался, решил покориться судьбе. Быть может, он познал всю глупость своей страсти и пожалел о тех страшных греховных поступках, которые совершил во имя твоей тетки. О, если бы только это так и было! Но наверное, именно тогда в сознании моего молодого повелителя вызрел новый, еще более отчаянный замысел. Впоследствии мне суждено было узнать о том, что твой отец вовсе не смирился с утратой своей возлюбленной.

Было нечто, что омрачило церемонию отъезда принцессы. Согласно обычаю, эта церемония должна была являться празднеством, но от красавицы Белы не смогли скрыть того, что ее сестра тяжко больна. О, печальна и горька была судьба твоей матери, Деа! Несомненно, жестокость твоего отца приблизила ее кончину, однако безмерно тоскующая молодая женщина до самого смертного часа хранила верность ему и ни словом не обмолвилась о страшной правде. Вероятно, это было глупостью с ее стороны, но, в конце концов на что она могла пожаловаться? В Унанге жена имеет не больше свободы, нежели рабыни ее мужа. Безмолвие становится для жены священным долгом. Но, подумать только, как любой мужчина, не говоря уже о мужчине царственного рода, способен проявить так мало доброты к женщине, которая носит под сердцем его дитя! Разлученная с возлюбленной сестрой, твоя мать должна была пройти самые тяжелые испытания, и этих испытаний она не в силах была выдержать. Одиночество привело ее к агонии, и она умерла в ту ночь, мой бедный Деа, когда ты появился на свет.

Твой отец, казалось, был безутешен. С печалью — но и с восхищением — придворные говорили о том, как горячо любил наследник престола свою покойную супругу, как теперь он горюет о ней и какая это жестокая трагедия, чтобы такой молодой, полный сил мужчина так жестоко страдал. Некоторые поговаривали о том, что из-за переживаний твой отец лишился рассудка — и действительно, какое-то время он был похож на безумца, но если это и было так, то безумствовал он не от тоски и не от сожаления, а только от злости. А злобствовал он из-за того, что взял в жены твою мать, а не ее сестру, которую желал более всего на свете. Твой отец поклялся самому себе в том, что в один прекрасный день Бела будет принадлежать ему, и проклинал судьбу за то, что не имеет права покинуть пределы Священного Города.

В последующие луны твой отец был молчалив и мрачен, и многие уже отчаялись, решив, что он и вправду сошел с ума, но миновало около одного солнцеворота, и вдруг нрав будущего султана разительно изменился. Как-то раз твой дед охотился на горных львов, неожиданно упал со своего скакуна, после чего разъяренный лев задрал его насмерть. Когда эта страшная весть достигла города, твой отец понял, что его час пробил. Теперь он стал султаном и ему безраздельно принадлежала вся имперская власть!

«Учитель, — говорил он мне, бывало, — моя единственная забота — следовать законам».

Слыша такие речи, я только улыбался ему, а когда он смеялся — я смеялся в ответ, но моя радость была притворной, ибо я думал только о том, на какие новые прегрешения решится твой отец теперь, когда его более не связывают никакие ограничения?

Но правда, еще было... Пламя.

— Пламя? — с еле сдерживаемым волнением, спросил Деа. День клонился к вечеру. Сердце юноши до боли сжималось от невыносимой тоски. Но он понимал, что должен выслушать рассказ до конца. Он молился только о том, чтобы у Симонида хватило сил продолжить повествование.

— Симонид?

Деа вдруг встревожился. Голова старика упала на грудь, он хрипло, болезненно дышал. Деа в страхе сжал руку Симонида. Как холодна она была! Жалобным, срывающимся криком Деа позвал Хранителей-Таргонов.

— Наследник? — откликнулись в унисон пять голосов. — О, Наследник, что огорчило тебя? Тебе плохо?

— Симониду плохо, тупицы! Советнику Симониду!

Глава 34

ЦАРСТВО ПОД

— Радуга! Радуга, где ты?

Окутанный ароматами фиалок и тысячелистника, лавсоний, колокольчиков, маргариток и сотен других, самых разнообразных и неожиданных цветов, Джем пробирался среди зарослей, под которыми залегли тени, испещренные солнечными пятнышками. В листве щебетали птицы, откуда-то доносилось журчание струй фонтана. Где-то далеко отсюда, на дорожке, вымощенной лиловыми и зелеными камешками, Радуга вдруг убежал прочь, яростно лая. Джем бросился следом за ним, но сверкающий разноцветный пес быстро скрылся в изобилующем развилками и поворотами густом саду.

— Радуга? Я опять услышал твой лай, или мне показалось?

В очередной раз свернув на повороте тропинки, Джем вышел к фонтану, представлявшему собой забавную высокую башенку из охристого камня. Башенка снизу была шире, а кверху плавно сужалась. Джем склонил голову набок и повнимательнее рассмотрел странную конструкцию, пытаясь понять, что означает ее форма. Лишь через несколько мгновений он догадался, что башенка символизирует язык пламени. С крутых изгибов по бокам струилась вода и падала в замшелую чашу.

Джем с радостью умыл лицо, уселся рядом с фонтаном, прислонился спиной к прохладному, украшенному резьбой камню. Аромат цветов был пьянящим, как дым джарвела, жара казалась осязаемой. Замысловатые одежды Джем уже давно сбросил и остался только в красной набедренной повязке. Он положил руку на грудь, сжал мешочек, в котором хранился кристалл. Тонкая кожа намокла, пропитавшись потом, и кристалл казался теплым на ощупь.

Джем запрокинул голову. Над ним простирался зеленый полог листвы. Солнце стояло высоко. Но ведь в то время, когда он вышел из дворца, был прохладный вечер! Что же здесь происходило со временем? И станет ли его течение когда-нибудь обычным? Джем уже не мог представить себе, сколько времени миновало с тех пор, как он оказался во дворце Альморана. Одно утро стремительно сменялось другим, вечера проходили, прихрамывая, словно подвыпившие танцоры, а ночи, казалось, проплывали в пространстве безвременья, покуда Джем лежал в тяжелом забытьи на удобном мягком ложе. Он жил в роскоши, но постоянно чувствовал себя усталым. Ему было жарко и слишком часто хотелось есть. Порой от пиршества до пиршества проходили долгие часы, а порой трапезы следовали друг за другом слишком быстро — не успевала закончиться одна, как начиналась другая. Но это не имело никакого значения: Джем ел и ел, а когда гости расходились и слуги прибирали со столов, он чувствовал себя так, будто во рту у него и маковой росинки не было. Альморан то и дело напоминал Джему о тряпке, пропитанной «зельем забытья», о пагубных последствиях этого злого колдовства. Но порой у Джема мелькала мысль о том, не было ли это самое колдовство делом рук самого Альморана.