Наказание без преступления - Александр Авдеенко

Сейчас я уже в редакции, приступил к работе. Туговато дело продвигается, будто впервые пишу для газеты. Лиха беда начало! С трудом одолеваю намеченную тему.

Не верь, Любонька, моим наговорам на себя. Развернусь, дай срок. Просто отвык от газетной работы — отсюда и затруднение. К тому времени, когда получишь это письмо, фронтовой очерк будет готов. Надеюсь, бывший правдист не оплошает на страницах дивизионки.

Через несколько дней буду там, где и должен быть. Власко и некоторые другие мои товарищи уже ходили на наше новое местожительство — на смотрины. Ничего, понравилось. Многолюдная улица. Можно сказать — главная магистраль. Прямая как стрела, летящая с севера на юг. О ней когда-то писал любимый тобой Радищев.

Понятна тебе моя писанина? Если нет, осваивай поскорее. Почерк мой испортился — придется тебе расшифровывать ребусы и каракули. У нас мороз, ветер и огненные закаты вполнеба.

Милая Любонька, посылаю тебе со счастливой оказией странички своего фронтового дневника, которые военная цензура зарезала бы, если бы я отправил обычным путем, почтой. Надеюсь, не обманет мой фронтовой доброжелатель, корреспондент столичной газеты.

Был на переднем крае, где нет окопов. Почему? Не успели вырыть? Лень? Нет, что ты. На переднем крае ленивые не уживаются. Земля насквозь промерзла. Низменная местность. Близко к поверхности подпочвенные воды. Заполняют самую маленькую выбоину или ямку. Где же и как укрываются бойцы во время вражеского обстрела? Соорудили наземное овальное гнездо с круговой обороной, толщиной в два метра, такой же высоты, с амбразурами через короткие промежутки. Сокрушить его можно только прямой наводкой, что немцам в данное время недоступно. Надежное укрытие. Смертельно только прямое попадание, что случается крайне редко. При мне, к счастью, не было ни одного.

Спрашивается, где же бойцы переднего края раздобыли строительный материал для оборонительного гнезда? Уложили по кругу плечо к плечу отвоевавшиеся тела однополчан, убитых во время последнего наступления местного значения, облили водой. Поверх первого ледяного слоя нарастили второй, потом третий и так далее. Представляешь?! Мертвые защищают живых. На войне как на войне. Нет ничего более бесчеловечного, как война.

Однако и на войне люди ухитряются, нет, умудряются оставаться людьми. Внутри «бублика» постоянно горит скромный костерик, нечто вроде вечного огня. Вокруг него и роятся в часы затишья люди переднего края. Курят, спят. Рассказывают байки. Вспоминают. Размышляют. Мечтают. Судят. Выносят приговоры. Пытаются разгадать государственные, мирового масштаба тайны. Читают газеты. Чистят оружие и даже хохочут.

Не представляешь? Не укладывается в голове? Что ж, это нормально для тебя, Живущей в Москве, под крышей, в теплом доме.

Для фронтовика-ленинградца, воюющего главным образом в окопах да «бубликах», тоже нормально — жить и оставаться сильным и непобедимым в нечеловеческих условиях. Тем и могуч отдельный человек и народ, что он в тяжелые для себя часы, дни, годы силой своего духа преобразует нечеловеческие условия в человеческие и в конце концов преодолевает самые страшные препятствия.

Думаю, ты без труда уловила наши личные мотивы в том, что я рассказал. Да, мы с тобой, поставленные волей всевышнего еще до войны, в сентябре сорокового года в нечеловеческие условия, остались людьми. Сами создаем для себя человеческие условия. Каждый день жизни берем с боем и медленно, но верно продвигаемся к свету, справедливости, правде.

Недолго я пробыл в «бублике» около огня, отраженного ледяным валом, но он останется в моей душе на всю жизнь.

Вот такие мои дела, Любонька. Хорошее вперемежку с плохим. Хорошее, как это ни кощунственно звучит, вливается в меня чаще всего на переднем крае, плохое — в тылу, когда я остаюсь наедине со своими мрачными мыслями. «Человек в маске». Какой чудовищной фантазией надо обладать, чтобы сказать такое мне прямо в лицо!

Уверен, Любонька, что ты с ужасом начала читать это письмо, а кончила со спокойным челом.

Умница!

Я давно, еще по ту сторону блокадного кольца, на Большой земле, в Плоском, подозревал, что моей личностью заинтересовался оперативный уполномоченный Смерша — так теперь называется чекистский Особый отдел.

Тебя, разумеется, испугало слово «Смерш», хотя ты не знаешь, что это такое. Да, верно, звучит страшно. Страшно и по смыслу. «Смерть шпионам». Знающие люди говорят, что Верховный именно так приказал именовать довоенный Особый отдел Красной Армии. Что ж, это правильно. Шпионы, предатели, изменники Родины должны знать, что их ждет эшафот с перекладиной и веревочной петлей.

Ясно мне, против кого направлен карающий меч Смерша, однако я похолодел, весь внутренне сжался, когда уполномоченный, назовем его Журавлевым, с четырьмя капитанскими звездами на погонах, встретив меня на берегу Невы, пригласил к себе в гости на вечерний чай.

Поднимаясь на второй этаж бывшей заводской конторы, где разместился капитан Журавлев со своим ординарцем, я со страхом подумал: «Вот и конец. Подошел мой час. Арестуют, осудят и проговорят к расстрелу».

Никаких оснований для этого нет, но разве они были тогда, когда меня объявили «человеком в маске, антисоветским писателем» и втащили на Голгофу?

Мы вошли в большую комнату с канцелярскими шкафами, столом, печкой-буржуйкой и раскладной походной кроватью.

Журавлев, к моему удивлению, потирая руки и дружески улыбаясь, действительно устроил самое настоящее чаепитие. На столе появилась сахарница, полная сахара, тарелка с печеньем, банка с вареньем, сухая колбаса, чашки с блюдцами. Я был скован и пил чай, обжигаясь, не замечая, сладкий он или горький, крепкий или слабый.

Капитан счел своим долгом приободрить меня. Сделал он это на свой лад.

— Почему к сахару и закускам не притронулись? Чай не водка, его положено употреблять с сахаром да еще с бутербродом и печеньем. Ешьте и пейте, как говорится, от пуза. Не стесняйтесь.

Я попытался мысленно оправдать свою скромность, вернее растерянность, естественную в моем положении «человека в маске, антисоветского писателя».

— Знаете, я с начала войны приучил себя отвыкать от сладкого чая, от сытой пищи.

— Плохая привычка. Привычка тыловика. Она не к лицу фронтовику.

Говорит и улыбается. Доброжелательный, молодой, красивый капитан-здоровяк. Больше похож на веселого конферансье, заискивающего перед публикой, чем на грозного работника Смерша. И все-таки я был настороже. Не только для чаепития пригласил меня Журавлев, а для чего-то другого. Видимо, решил прощупать меня в дружеской беседе.