Призрачный театр - Мэт Осман

– Черт, да мне отменно повезло! – воскликнул он.

Его волосы, облепившие череп, скрывали глаз, веко под которым обвисло, как седельный мешок. Шэй узнала в нем перемены, виденные ею в родном отце. Они начинались на исходе четвертого десятка жизни. Погладив лошадь по гриве, Эванс нежно проворковал ей на ухо:

– А я ведь говорил им, но никто не слушал. Говорил, что Трасселл придет с запада, поскольку в Ладгейте ближайшие ворота к Блэкфрайерсу. Говорил, что они не пойдут прямиком по дороге, а будут пробираться окольными путями. И говорил, что если мы устроим охоту, то никто не догадается, кого мы здесь ищем. Вы что, языки проглотили? – он в изумлении покачал головой. – Прости, Воробушек, видимо, я затронул больное место.

Внезапно ей стало совсем тошно. Они находились всего в нескольких милях от Лондона. На востоке уже поднималась обычная столичная дымка.

– Так вы искали нас?

– Я и половина страны. Может, как говорится, Бог и зрит каждого падшего воробья[31], но и коммонеры Джаггера будут неподалеку. Держу пари, ты уже пожалела, что навела королеву на мысль об отрядах Черных Стрижей. Разве они не вызывают у тебя нервную дрожь? Они и меня достали. Уж больно тихие. И оглянуться не успеешь.

– Ты, малышка, превратилась из Воробушка в золотого гуся, и я нашел тебя, чтобы продать яйца, – его рот скривился, нижняя губа выпятилась, но голос звучал вполне уверенно, – единственный вопрос, кому их выгоднее продать. Джаггер, конечно, предложит больше денег, но признательность королевы будет более благодатной.

– У нас есть много денег, – впервые нарушил молчание Трасселл.

– Нет, парень, ты ошибаешься, – Эванс не сводил глаз с Шэй.

– Тридцать золотых монет, – добавил Трасселл, открыв кошель.

– Разве это деньги, Трасселл, – усмехнулся Эванс, – когда речь идет о всех благах жизни. Это всего лишь мелочь. Молчи лучше, когда взрослые разговаривают.

– Сделайте ставку на королеву, – сказала Шэй.

– Ты уверена, малышка? – Эванс задумчиво посмотрел на нее расчетливым взглядом. – Боюсь, она уже не уверена в тебе. Я готов поручиться за тебя, но все равно поставил бы три к одному за то, что ты закончишь на виселице.

Почему все воспринимали Шэй более серьезно, чем она сама?

– Разве может королеву действительно беспокоить моя персона?

– Она беспокоится обо всех, таково бремя власти. Каждый подданный может представлять угрозу. Особенно юная красотка, жившая с повстанцами, и, как стало известно теперь, в ее распоряжении смертоносное птичье войско. Уверен, что сейчас проходят бурные совещания по поводу того, что же с тобой делать.

– Неужели теперь я стала еще и красоткой?

Утонченная улыбка смыла с него груз возраста.

– Я всегда говорил, что ты не в моем вкусе, но у тебя есть все задатки красотки. – Он осмотрел ее со всех сторон. – Хорошо бы немного отрастить волосы. И принарядиться соответственно. А что стало с твоими ногтями?

Шэй протянула к нему руки, уже по привычке оценивая свои шансы. Число мужчин. Скорость их лошадей. Что им от нее нужно. Но ее также посетило новое более яркое понимание. Внутренний голос, рожденный птичьими полетами и ветрами, нашептывал: «Ты либо жертва, либо охотник – третьего не дано».

– Завтра вечером я буду в Бердленде. Передайте королеве, что я предскажу ее судьбу по Мурмурации.

Эванс восторженно хлопнул руками.

– Это что, ультиматум? Ультиматум нашей государыне. Ах, какая запальчивость! Позволь мне высказать встречное предложение: я засуну тебя в мешок и брошу к ногам королевы.

Нет уж, Шэй не могла позволить себе снова оказаться в клетке.

– Если вы так поступите, то я предскажу, что вы плетете заговор ее свержения.

– О, так мы затеяли переговоры, – он широко улыбнулся. – Такого мы еще не слышали. – Он объехал их на своей лошади, – тогда я просто снова продам тебя Джаггеру.

– А ему я скажу, – не задумываясь, парировала Шэй, – что ценой за продолжение моего пения будет сожжение всех ваших земель. В деревне, в Лондоне, где бы то ни было. Он сделает это с удовольствием.

Глаза Эванса засели глубоко в его черепе: горящие угли, подернутые холодным ночным мраком.

– Надо же, какие осложнения. Возможно, будет безопаснее убить вас обоих. Конечно, тридцать монет меньше, чем я ожидал, но все же лучше, чем ничего. – Он коснулся своей шляпы, глянув на Трасселла.

Она понимала его. Видела его насквозь.

Такой вариант, естественно, самый безопасный, но где в нем драматическая интрига?

Она развернулась и направилась к дороге.

– В Бердленде на закате.

Она ждала летящих в спину стрел. Дорога оказалась дальше, чем она думала. Эванс что-то пролаял своим людям, а потом погнал лошадь за ней вдогонку.

– Ладно. Я передам королеве. Но лучше, чтобы это звучало как мое предложение. Раскаяние, Шэй, – это все, чего она хочет. Хорошие новости и раскаяние.

Шэй не сводила глаз с дороги. Когда она вышла на тракт, Эванс снова крикнул:

– А Трасселл остается со мной. Только до тех пор, пока я не буду уверен, что твои слова обо мне будут так любезны, как я того заслуживаю.

На горизонте уже клубился лондонский туман. Птицы парили в восходящих потоках воздуха. Шэй шла вперед, не оглядываясь.

40

По всему Лондону Шэй, не задумываясь, играла уже привычную ей роль, и горожане поступали как им следовало. Сам город стал огромной сложной сценой: каждый дом, зияющий пустыми глазницами окон, каждый торговец с лотком восковых яблок. Безногие нищие попрошайничали перед заколоченными домами, даже солнце казалось театральным реквизитом из золотой фольги. Улицы звенели послечумной суетой, но Шэй шагала прямо посередине, не опасаясь ни солдат, ни приспешников Джаггера или Гилмора. На Олд-Чейндж-стрит мимо нее прошел отряд Стрижей Елизаветы, но она даже не потрудилась прикрыть шапкой татуировку. Шэй предвидела будущее этого сценария. До финального акта еще далеко.

Вокруг нее роилась массовка, но главные герои пока прятались за кулисами. Дети кричали: «Королевский Воробей, Королевский Воробей, спой нам песню», а пассажиры парома умоляли дозволить им коснуться ее подола. Вдали у причала Бердленда темнели очертания длинного ряда фигур. Двое мужчин поддерживали с двух сторон старика с палкой, возможно, Лонана, хотя там на болотах полно стариков. Неважно. Пьеса продвигалась к финалу, но авискультане уже сказали все, что могли.

Опять в одиночестве; теперь ей сопутствовали лишь призраки. По снегу, растаявшему до ледяной грязи цвета птичьего дерьма. Подмерзшая, труднопроходимая земля. Продвижение по кочкам подмороженной хрупкой травы подразумевало бесконечно сложный путь, полный резких разворотов и тупиков, но не стоило рисковать провалиться под тонкий