Совершенно секретно - Ральф Ингерсолл

После того как бойцы XII корпуса вошли в Бастонь, я побывал там, и мне показалось необычайным, что все здания выщерблены огнем малокалиберных орудий, и на очень высоком уровне над землей. Разрушенный город был, как будто ободран стальными опилками из пескоструйного аппарата. Это происходило от обстрела с воздуха, а может быть, и от минометного огня. На окраинах города можно было видеть, как в книжке с картинками, те места, где немецкие танковые колонны прорвались через оборонительный рубеж, и подошли вплотную к домам. Это видно было по сгоревшим танкам, брошенным немцами. Немцы подошли, и один за другим их танки были расстреляны, так что, если смотреть с высоты, на которой стоит Бастонь, вся танковая колонна была похожа на змею, изрубленную в мелкие куски. Вперемешку с остовами танков валялись остовы буксирных планеров, доставлявших в окруженный город медикаменты, и кое-где чернели на солнце обгорелые кучки искореженной жести — все, что остается от самолета, когда он упал на землю со скоростью трехсот — четырехсот миль в час. По ту сторону Бастони было то же самое, что и по эту сторону Бастони — опять снег, опять горы, опять леса, и ничего больше. Деревья по краям дороги были снесены на высоте человеческого роста зарядами взрывчатки, которыми валили стволы поперек дороги, заграждая ее. Немцы уничтожали деревья на целые мили, прикрывая, таким образом, свое вынужденное отступление.

Повсюду в лесах под Бастонью, если обходить их кругом, странно было видеть знакомые таблички на деревьях и столбах, со стрелками, указывающими путь к тому или иному военному расположению, и все с надписями на немецком языке. Здесь только накануне побывала немецкая армия и второпях прибила указатели, направляющие на командные пункты, к складам боеприпасов, к таким-то службам, к такой-то части.

Объезжая Арденны, я надевал теплое белье, теплое обмундирование, танковый боевой комбинезон, свитер, танковую полевую куртку с эластичными обшлагами, теплый шарф, походную шинель на теплой подкладке, две пары теплых носков и походные сапоги с калошами, — однако не помню, чтобы мне когда-нибудь было тепло. Не то чтобы температура была слишком низка, но в воздухе стояла пронизывающая сырость, и резкий ветер дул не переставая. На другой день после начала наступления одиночные немецкие самолеты появлялись над нами, как только потолок поднимался чуть выше верхушки деревьев. Это были первые немецкие самолеты, какие мне пришлось видеть во Франции днем. Когда я летел в Лондон, наш самолет был полон немецких летчиков, которые выбросились с парашютом или сели на подбитых самолетах. Они смирно сидели на ковшеобразных сиденьях, а дюжий военный полицейский стоял у входа с пистолетом-пулеметом и стерег их. Как только мы все уселись, на краю аэродрома послышались свистки, потом застрекотали пулеметы. Пригнувшись и выглядывая в окно самолета, я увидел, что четыре «Фокке-Вульфа» кружат над аэродромом на высоте двух тысяч футов.

Аэродром охранялся несколькими пулеметными установками на грузовиках в каждой батарее по четыре пятилинейных пулемета. Шум они подняли большой, но я особенно боялся конвоира-полицейского. Он стоял неподвижно, автомат был направлен в кабину самолета, и я подумал, что если фрицы струхнут и попробуют удрать, он их тут же уложит на месте — и меня кстати. Я прошел мимо пленных, причем они почтительно отодвинули сапоги в сторону, давая мне пройти, и стал смотреть на происходящее с аэродрома.

Немецкие самолеты улетали и возвращались несколько раз, как бы в нерешительности — пикировать или нет сквозь огонь пятилинейных пулеметов. На аэродроме нечем было поживиться, кроме нашего транспортного самолета и двух Лайтнингов, сбившихся с пути и потому севших здесь. Это был не действующий аэродром, а всего-навсего старый немецкий аэропорт в Люксембурге, которым мы пользовались как посадочной площадкой при штабе. Повсюду кругом валялись остовы немецких самолетов, сожженных самими фрицами, когда они улепетывали второпях. Наконец «Фокке-Вульфы» улетели, а затем взлетели и мы.

На другой день после моего возвращения из этой поездки мы наблюдали "собачью драку" прямо над главной улицей города, среди разорванных облаков. В разгаре боев на выступе, когда выдалась такая замечательная погода, в этих местах были только американские истребители, поэтому средние бомбардировщики налетали каждый день, а иногда и дважды в день и бомбили мосты через реку, как раз впереди нас. Передний край был совсем близко, а бомбардировщики летали очень высоко, так что мы могли наблюдать все это, возвращаясь из столовой после обеда.

Большая улица, проходящая через весь Люксембург и по высоким аркам моста, называлась Бульваром Свободы (во время оккупации она носила имя Адольфа Гитлера). Все люксембуржцы выходили из своих кафе и лавок на эту улицу и наблюдали бомбежку вместе с нами. В каждом соединении было по пятидесяти, по шестидесяти самолетов. Несколько соединений появлялось одновременно с разных румбов. Прямо над нами они опорожняли свой контейнер с тонкими алюминиевыми пластинками — так называемое «окно», — чтобы сбить с наводки наши радары. Затем они все разом делали крутой разворот, ложась на другой курс.

Падая, алюминиевые пластинки сверкали и блестели на солнце, порхая бесцельно, как рой бабочек. В большинстве случаев самолеты оставляли за собой длинный, ровный облачный след, долго не расходившийся и не таявший в воздухе. После того как мимо пролетало несколько звеньев, оставленные ими следы переплетались между собой, и их было так много, что они походили на невысокое перистое облако. После того как самолеты оказывались за рекой, видны были разрывы зенитных снарядов" обычно гораздо ниже и как будто позади самолетов. Они были так далеко, что нельзя было рассмотреть, как сбрасывают бомбы, но грохот разрывов доходил до нас вполне явственно и заставлял жителей Люксембурга покачивать головой и перешептываться. До нашего прихода о Люксембурге в шутку говорили, что это "последнее бомбоубежище Европы". Люксембург никогда не бомбила ни английская, ни американская авиация. В сентябре, однако, на пути первой американской колонны, наша авиация разбомбила железнодорожный парк в центре города.

С точки зрения немцев, Люксембург не был оккупированной страной, он просто был «воссоединен» с империей. Конечно, все жители Люксембурга говорили по-немецки, большинство из них говорило, кроме того, по-французски и по-английски, не считая местного диалекта. Солидные граждане Люксембурга не привыкли беспокоиться из-за европейских войн, и переход под владычество немцев их очень раздражал. Девушкам — даже из самых богатых семей пришлось работать по восьми часов в день в банке или еще каком-нибудь скучном учреждении, а молодым людям надо было прятаться, чтобы избежать мобилизации. И все же многие тысячи из них были мобилизованы и служили в германской армии.