Приключения Родрика Рэндома - Тобайас Смоллет

Потрясенный, я ничего не мог сказать Бентеру, с негодованием упрекавшему меня в том, что я отдал плутам вещи, за которые можно было получить сумму, позволившую бы мне жить в течение нескольких месяцев, как подобает джентльмену, и вдобавок помочь моим друзьям.

Как я ни был ошеломлен, но легко угадал причину его негодования, улизнул, не сказав ни слова в ответ на его попреки, и стал обдумывать, каким манером можно будет вернуть вещи, столь глупо мною потерянные. Я пришел к выводу, что это был бы отнюдь не грабеж, ежели бы я отобрал их силой, не опасаясь попасть впросак, но так как такой возможности я не предвидел, то решил действовать хитростью и пойти немедленно к Стрэдлу, которого мне посчастливилось застать дома.

— Милорд, — сказал я, — я вспомнил, что бриллиант, который я имел честь вам презентовать, немного шатается в лунке, а как раз в настоящее время из Парижа приехал молодой человек, считающийся лучшим ювелиром в Европе. Я знал его во Франции, и если ваше лордство разрешит, я отнесу ему кольцо, чтобы он привел его в порядок.

Его лордство не пошел на эту приманку; он поблагодарил меня за предложение и сказал, что, заметив сей дефект, он уже отослал кольцо своему ювелиру для починки. Пожалуй, кольцо в самом деле было в это время у ювелира, но отнюдь не для починки, ибо оно в ней не нуждалось.

Потерпев неудачу со своей хитрой уловкой, я проклял мое простодушие и решил вести с графом более тонкую игру, которую задумал так: не сомневаясь, что меня допустят к нему, как и раньше, я надеялся заполучить в свои руки часы, а затем, притворяясь, будто я завожу их или играю ими, уронить их на пол; при падении они, по всем вероятиям, остановятся, что даст мне возможность настаивать на уносе их для починки. Ну, а потом я не очень торопился бы их вернуть!

Как жаль, что мне не удалось привести этот прекрасный план в исполнение!

Когда я вновь явился в дом его лордства, меня впустили в гостиную, как всегда, беспрепятственно; но после того как я прождал там некоторое время, вошел камердинер, передал привет его лордства и просьбу, чтобы я пришел завтра на его утренний прием, так как сейчас он очень нездоров и ему трудно видеть кого бы то ни было.

Я истолковал эту весть как дурное предзнаменование и, проклиная вежливость его лордства, удалился, готовый исколотить самого себя за то, что меня так отменно провели.

Но, дабы получить какое-нибудь возмещение за понесенную потерю, я настойчиво осаждал его на утренних приемах и преследовал домогательствами, не без слабой надежды извлечь из своих уловок нечто большее, чем удовольствие причинять ему беспокойство, хотя я больше уже не получал личной аудиенции, пока продолжал свои посещения. Нехватало у меня и решимости вывести из заблуждения Стрэпа, взгляд которого скоро стал столь острым от нетерпения, что, когда я возвращался домой, его глаза пожирали меня со страстным вниманием.

Но вот пришла пора, когда у меня осталась последняя гинея, и я вынужден был сообщить ему о своей нужде, хотя и попытался подсластить это признание, рассказав о ежедневных уверениях, получаемых мною от моего патрона. Но эти обещания не обладали достаточной убедительностью, чтобы поддержать дух моего друга, который, как только узнал о печальном состоянии моих финансов, испустил ужасный стон и воскликнул:

— Господи помилуй, что же мы теперь будем делать!

Для его успокоения я сказал, что многие мои знакомые, находящиеся в еще более плачевном положении, чем мы, тем не менее ведут жизнь джентльменов; вместе с тем я посоветовал ему благодарить бога, что мы не влезли еще в долги, и предложил заложить мою стальную шпагу, выложенную золотом, и в дальнейшем положиться на мою рассудительность.

Этот способ был горек, как желчь и полынь, для бедняги Стрэпа, который хоть и был непреодолимо привязан ко мне, но еще сохранял понятия о бережливости и расходах, соответствующие узости его воспитания; тем не менее, он исполнил мою просьбу и мгновенно заложил шпагу за семь гиней. Эта незначительная сумма вызвала у меня такую радость, словно я хранил в банке пятьсот фунтов, ибо к этому времени я так наловчился откладывать на будущее все неприятные размышления, что угроза нужды редко пугала меня слишком сильно, как бы ни была близка нищета.

А она и в самом деле была ближе, чем я воображал. Хозяин дома, нуждаясь в деньгах, напомнил мне, что я задолжал за помещение пять гиней; сообщив, что ему не хватает денег для какой-то уплаты, он попросил меня извинить его за назойливость и погасить мой долг. Хотя мне и было очень трудно выложить столько наличных денег, но по гордости своей я решил это сделать. Так я и поступил самым благородным манером после того, как он написал расписку; к тому же, — добавил я с презрительным видом, — он, должно быть, решил, что я у него долго не заживусь. А тут же стоял Стрэп и, зная о моих обстоятельствах, украдкой ломал руки, кусал губы и от отчаяния весь пожелтел.

Как бы мое тщеславие ни заставляло меня напускать на себя безразличный вид, я был ошеломлен требованием хозяина и, удовлетворив его, тотчас же поспешил к своим сотрапезникам с целью облегчить мои заботы беседой или утопить их в вине.

После обеда компания провела время в кофейне, а оттуда отправилась в таверну, где, вместо того чтобы разделить общее веселье, я погрузился в печаль, видя, как все они веселятся, подобно грешной душе в аду при виде небес. Тщетно пил я стакан за стаканом! Вино потеряло свою власть надо мной и не только не поднимало упавшего моего духа, но даже не могло склонить меня ко сну.

Бентер, единственно близкий мой приятель (не считая Стрэпа), заметил мое состояние и, когда мы поднялись из-за стола, укорил за малодушие, так как я-де падаю духом от любого разочарования, виновником которого может быть такой плут, как Стратуел. Я ответил ему, что не понимаю, почему мне будет легче, если Стратуел плут, и объяснил, что мое теперешнее горе вызвано отнюдь не упомянутым им разочарованием, но той ничтожной суммой денег, которой я располагаю, не достигающей и двух гиней.

Тут он вскричал:

— Пс-с-с! И другой причины нет?!

Затем он стал убеждать меня, что в столице есть тысяча способов жить вовсе без денег, как живет, к примеру, он сам уже много лет, целиком полагаясь на свой ум. Я выразил искреннее желание познакомиться с этими способами, и, больше меня ни в чем не попрекая, он предложил мне следовать за ним.

Он повел меня в дом на площади Ковент-Гарден, куда мы вошли, отдали свои шпаги мрачному парню, стоявшему у лестницы, и поднялись на второй этаж, где я увидел множество людей, окружавших два игорных стола, на которых было навалено золото и серебро.

Мой вожатый сообщил, что это дом почтенного шотландского лорда, который, пользуясь привилегией пэра, открыл игорное заведение и на доходы с него живет весьма богато.

Потом он объяснил мне разницу между «крупными» и «мелкими», описал первых как старых мошенников, а вторых как дурачков, и посоветовал попытать счастье у стола с серебром, ставя по кроне. Прежде чем на что-нибудь решиться, я стал рассматривать всю компанию пристальней, и она показалась мне сборищем таких отъявленных плутов, что при виде их я пришел в ужас. Свое изумление я поведал Бентеру, шепнувшему мне на ухо, что большинство присутствующих состоит из пройдох, разбойников с большой дороги и ремесленных учеников, присвоивших деньги своих хозяев и от отчаяния пытающихся в этом доме покрыть свою растрату.

Такое сообщение не весьма вдохновило меня рисковать частью моей скромной наличности, но в конце концов мне надоели настояния приятеля, убеждавшего, что мне ничто не угрожает, ибо хозяин заведения держит людей для наведения порядка, и я решил рискнуть одним шиллингом, который через час дал мне выигрыш в тридцать шиллингов.

Я удостоверился к этому времени в чистой игре и, вдохновленный успехом, уже не нуждался в уговорах продолжать игру. Я одолжил Бентеру (у которого редко бывали монеты в кармане) гинею, которую он отнес на «золотой» стол, где потерял в один момент. Он был бы непрочь взять взаймы еще гинею, но я остался глух ко всем его доводам, и он с досадой удалился.

Тем временем мой выигрыш достиг шести гиней, и в соответствии с ним вырастало мое желание выиграть еще и еще. Поэтому я перешел к другому столу, стал ставить по полгинеи при каждой сдаче. Фортуна все еще была ко мне благосклонна, и я превратился в «крупного», в каковом качестве оставался, пока не наступил белый день, когда я подсчитал, что после многих превратностей теперь у меня в кармане полтораста гиней.

Полагая, что пришло время удалиться с добычей, я задал вопрос, не хочет ли кто-нибудь занять мое место, и хотел встать, в ответ на что сидевший против меня старый гасконец, у которого я немного выиграл, вскочил с яростью и закричал:

— Restez, foutre, restez! II faut donner moi mon ra-vanchio![81] В это же время еврей, сидевший с ним рядом, намекнул, будто я больше обязан моей ловкости, чем фортуне, и что он-де видел, как я слишком часто вытирал стол, который кое-где казался ему жирным.