Доктрина Русского мира - Коллектив авторов

Вспомним основные идеи «Слова о полку Игореве» – в основе распрей князей, ведущих к нарушению единства и угрозе погибели Русской Земли – именно Обида. Вражеское нашествие и разорение Земли оказывается непосредственным плодом Обиды.

Въстала Обида въ силахъ Даждьбожя внука,въступила девою на землю Трояню,въсплескала лебедиными крылы на синемъ море у Дону,плещучи, упуди жирня времена.Усобиця княземъ на поганыя погыбе,рекоста бо братъ брату: «Се мое, а то мое же»,и начяшя князи про малое «Се великое» мълвити,а сами на себе крамолу коватиа поганiи съ всехъ странъ прихождаху съ победами на землю Русьскую.

Та проблема, с которой сталкивается русская цивилизация на своем пути – это преодоление обиды, стимуляция, а в некотором смысле и принуждение к социальности. Русский мир надо тем или иным путем остановить в его разбегании, пространственном и моральном, пробудить от пассивности и «нежелания иметь дело» и сплотить в некоем общем социальном действии.

Именно по этой причине такую огромную роль в русской картине мира играют такие категории как единство, справедливость, терпение. Постоянный страстный поиск русскими единства – не плод мнимого «холизма», якобы присущего русской цивилизации в противоположность индивидуализму, а напротив – следствие дефицита единства и преобладания разрывов и обид над связями.

Поскольку в основе обиды чаще всего лежит несправедливость, неуважение, присвоение чужой доли, отсюда обостренная постановка вопроса о справедливости, возникновение всевозможных механизмов имущественного поравнения и передела, идущих часто вопреки хозяйственной эффективности. Перед нами не рыночная неэффективность, якобы по природе присущая русской цивилизации, а страх перед теми аффективными механизмами обиды, которые могут всё обнулить.

И отсюда же русское понимание терпения как выдающейся добродетели. Оно связано не с отсутствием достоинства, а с сознательным социальным обузданием нетерпеливости, страстности, социального нигилизма. Навык к терпению обид и смирению без социального разрыва так же важен для функционирования русской цивилизации как навык удерживаться от оскорблений и агрессивного вызова для человека цивилизации западной.

Логичным следствием «Русского аффекта» является исключительно высокая подвижность русского этноса. Как отмечает этнограф Татьяна Щепанская в своей работе о мифоритуальном восприятии дороги в русской культуре: «Русские – движущийся этнос с самосознанием оседлого». Несмотря на свой городской и сельский строй, привязывающий к месту сложный аграрный быт, культурные институты, присущие только оседлым обществам, русский этнос чрезвычайно подвижен и это является одной из его важных цивилизационных характеристик, без которой Россия вряд ли бы оказалась первой по площади страной мира.

Русские – нация, что, однако, совершенно не связано с кочевничеством – на каждом новом месте мы устраиваемся как на века. Русский обладает всеми свойствами осёдлости. И русскому же всё время приходится перемещаться – и как личности, и как носителю национальной судьбы. Мы народ варягов и поморов, казаков и колонистов, беглых и ссыльнопоселенцев. Редкий русский, родившись в одном населенном пункте, в нём же и отдает Богу душу.

Но каждую секунду своего дорожного бытия он стремится к дому, к его прочности и обустройству. В этой функциональной устремленности русской души к дому, бесконечно движущейся по гиперболе и никогда вполне дома не достигающей, кульминация русской исторической драмы. Объективировал это чувство дороги Гоголь в своей «Руси-Тройке», но субъективное переживание вечного русского движения дает именно Пушкин – в «Дорожных жалобах».

Долго ль мне гулять на светеТо в коляске, то верхом,То в кибитке, то в карете,То в телеге, то пешком?Не в наследственной берлоге,Не средь отческих могил,На большой мне, знать, дорогеУмереть Господь судил…

Пространственное перемещение является базовой русской реакцией на обиду. Это с изумительной тонкостью отметил С.Т. Аксаков в самом начале своей «Семейной хроники». Побудительной причиной к переселению Богрова-деда на уфимскую окраину, к «башкирцам», оказывается нежелание жить в тесном мирке мелкопоместных кляуз и обид между родичами.

И тот же механизм мы видим во всем ходе русской колонизации – нежелание терпеть обиды на определенном месте, легкое переселение на окраину, колонизация этой окраины и превращение её в часть русского государства – дальнейшее переселение подальше от обид. Введением крепостничества Российскому государству, столкнувшемуся в эпоху Смуты с демографическими последствиями массового переселения с Севера на новозавоеванные земли по Волге, пришлось драконовскими мерами угасить броуновское движение народа, практически не видевшего границ своей державы и готового рискуя идти в дальний путь. Но и после этого закрепощения поток желающих попытать счастья в Сибири, Новороссии, на Кавказе, в оказавшемся совсем недалеким Туркестане не иссякает.

Этнолог С.В. Лурье называет это движение «игрой в кошки мышки» народа с государством. Хотя я бы сказал, что это игра в «казаки-разбойники». Если русские бегут туда, где государства еще нет, то они считают, что раз мы здесь живем, то значит тут Россия. И вслед за ними приходит государство, которое не возвращает беглецов, а разрешает им жить на новом месте по заведенным ими правилам. И наоборот, если где-то государство появилось, а русских еще нет, – значит, скоро будут, и в немалом числе. И эта новозаселенная земля считается Русской Землей. Этот колонизационный бег, охватывающий время с середины XVI по начало ХХ столетия, составляет, наверное, одно из самых впечатляющих достижений русской цивилизации, здесь наш «пространственный аффект» рационализирован просто идеально.

Если на макроисторическом уровне пространственный аффект задает впечатляющую модель народной колонизации, то на микроуровне он порождает характерную для русских модель расселения: малодворную деревню. Именно деревня из одного-двух-трех дворов, отделенная от другой непроходимыми лесами, а связанная лишь узкой лентой реки – норма для русского культурного типа.

Насколько древней является эта черта, мы увидим, заглянув в характеристику славян, данную Прокопием Кесарийским: «Живут они в жалких хижинах, на большом расстоянии друг от друга, и все они часто меняют места жительства… Некогда даже имя у славян и антов было одно и то же. В древности оба эти племени называли спорами («рассеянными»), думаю потому, что они жили, занимая страну «спораден», «рассеянно», отдельными поселками. Поэтому-то им и земли надо занимать много».

К сожалению, в ХХ веке эта традиционная русская модель расселения стала жертвой уничтожения, практически равнозначного геноциду. Хрущевская кампании «ликвидации неперспективных деревень» привела к уничтожению десятков тысяч поселений, сгону их жителей в уродливые поселки городского типа, где большинство из них не удержались и либо переехали в крупные города, либо стали жертвами социальной деградации. Естественная модель адаптации русских, носящая как экологический, так и психологический характер, была разрушена и начался коллапс всей системы расселения, приведший к трансформации Москвы в чудовищный гигаполис, высасывающий соки из всей страны.

Сегодня мы перед вызовом двуединого разрушительного процесса – территориального коллапса России, резкого сжатия ее территории в 1991 году, так противоречащего колонизационной установке русской цивилизации, и коллапса системы расселения, который душит системой гигаполисов привыкшего к вольному поселению русского человека. И если в первом наметился уже с воссоединением Крыма определенный перелом – Россия вновь расширяется, а не сжимается, то со вторым вызовом еще только предстоит справиться.

Обществу, постоянно балансирующему на грани диссоциации и взаимотталкивания в результате обиды, и непрерывно пространственно расширяющемуся вплоть до разбегания нужна, конечно, достаточно специфичная структура власти. Русское самодержавие является совершенно уникальной политической категорией, которая несопоставима с якобы идентичными понятиями «автократии», «абсолютной монархии» и т. д.

Как устроена самая важная, самая распространенная формула Русского Самодержавия, так сказать его саморепрезентация – царский титул? Вот возьмем самый классический титул, принадлежащий самому классическому из русских самодержцев, царю Алексею Михайловичу: