Живописец душ - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дон Мануэль умолк, ожидая ответа Далмау, и тот согласился, без особого энтузиазма, будто все, что отдаляет его от мастерской, ему не по нраву. Но учителю нужно было сильнее вовлечь Далмау в дело, помимо разработки рисунков и творческих задач. Две его дочери в счет не шли; их предполагаемые мужья тем более, поскольку ожидалось, что они предоставят женам больше, чем те имеют, и ни в коем случае не будут зависеть от фабрики тестя; что же касается малыша, наследника, пройдет еще немало лет, прежде чем он сможет хотя бы приблизиться к делу. При таком раскладе, еще имея в виду, что с доном Мануэлем всегда может что-то случиться, единственно возможной опорой мог стать этот почти усыновленный им отпрыск осужденного на смерть анархиста.
Далмау знал главные постройки модерна; он был знаком с архитекторами и их бригадами, особенно с прорабами, которые часто видели, как юноша встает на колени и сам выкладывает собственные изразцы и керамику; большинство занятых на стройках почитали его за эксперта в своей отрасли. С другой стороны, известность, которой он достиг, создав рисунки trinxeraires и другие превосходные вещи как в керамике, так и в графике; слава, открывшая перед ним все двери, – все развеялось прахом после того, как он выставил себя на посмешище во время чествования дам в черном и затеял драку в кафешантане. Он не сделал ничего, чтобы защитить свой престиж, восстановить свое имя как художника; тем более ему претило якшаться с теми, кто, по выражению учителя, решал, у кого покупать, а у кого нет; пустив свою жизнь под откос, плывя по течению, он жил ночами и перемогался в дневные часы. Возможно, заметив это безволие, эту апатию, дон Мануэль хотел подстрекнуть его, вовлечь в тот мир, с которым сам он, если бы не чисто экономические интересы, не стал бы особенно сближаться.
Так они снова посетили Парк Гуэль, где затеял строительство Гауди. То был огромный участок в пятнадцать гектаров; промышленник Эусеби Гуэль, меценат Гауди, задумал застроить его, разделив на отдельные участки – их предполагалось шестьдесят, – и распродать вместе с готовыми особняками таким, как он, богачам. Парк располагался далеко от центра города, за кварталом Грасия; дон Мануэль и Далмау, приехав в экипаже, в нем же продвигались по дорожкам; учитель молчал и хмурился при виде щедрой фантазии, какую Гауди вкладывал даже в планировку парка.
Многое изменилось с тех пор, как Далмау в последний раз побывал здесь вместе с учителем. Все идеи Гауди, казавшиеся мечтой вдохновенного безумца, воплощались в реальность. Далмау попросил кучера остановиться и вышел из экипажа, чтобы подойти поближе к жардиньеркам, установленным поверх колонн, неправильных, как будто качающихся, словно их приладил ребенок; высотой более двух метров, они выстроились по обе стороны моста. Далмау замер перед наклонными колоннами: каждая поддерживала свод, а все своды в совокупности составляли портик, по которому можно было передвигаться. Все колонны были разные, одни витые, другие цилиндрические, из разных секций, некоторые с перетяжками, все из простого, дикого камня. Далмау почувствовал себя совсем крохотным перед таким порывом, зовом природы; всякий, кто стал бы бродить между этих колонн, не остался бы к нему равнодушен; новая, невообразимо изменчивая перспектива открывалась с каждой точки обзора.
К тому времени, как Далмау вернулся к экипажу, все его чувства обострились. Он поднялся, снова сел рядом с учителем, и тот приказал кучеру ехать к главному входу, где наверняка можно встретить Гауди. Если дорожки и мостики привели Далмау в восторг, то здания, выстроенные по обе стороны от въезда, преисполнили его благоговения: домик привратника и сторожка, сложных волнообразных очертаний, многоцветные, без единой прямой линии в общем плане, с необычной асимметрией в деталях.
Дона Антони Гауди можно найти в гипостильном зале, объявили им в привратницкой.
Сразу за входом начиналась монументальная лестница из двух пролетов, разделенных каскадом; она вела к многоколонному залу, который в свою очередь служил опорой площадке, где Гауди задумал разместить театр под открытым небом, воздушный, прозрачный; там будущие обитатели парка могли бы устраивать любые представления. Гипостильный зал состоял из восьмидесяти шести дорических колонн с каннелюрами, над ними – купольное покрытие неправильной, волнообразной формы, его предполагалось облицевать мозаикой тренкадис, которую столь часто использовал гениальный архитектор. Между колоннами можно было расположить торговые ряды, чтобы обитатели зоны новой застройки могли покупать все необходимое, не спускаясь вниз, в Барселону.
Там они нашли керамиста и архитектора в окружении помощников, с которыми, поприветствовав Гауди, тотчас же смешался Далмау. Поставщик изразцов и архитектор заговорили о Парке Гуэль и о творении, которое станет кульминацией этой новой застройки: о церкви, капелле – она будет воздвигнута на самом высоком месте парка, чтобы призирать оттуда за его обитателями. Дон Мануэль был благочестив, Гауди, архитектор Бога, – не меньше; он ежедневно слушал мессу, исповедовался и причащался.
– Даже представить себе не могу, повидав здания у входа и храм Саграда Фамилия, какой будет эта церковь, – признался дон Мануэль, когда архитектор указал ему точное место, прямо над ними, где будет выситься храм.
Далмау не расслышал ответа Гауди, который взял дона Мануэля под руку и что-то шепнул ему на ухо, но увидел, что оба улыбнулись, после чего учитель приступил к цели своего визита.
– Надеюсь, ты будешь иметь меня в виду в плане изразцов и керамики, – забросил он удочку. – Ничто не доставит мне такого удовольствия, как участие в строительстве Дома Божьего.
Гауди кивнул, но, как сказал дон Мануэль уже в экипаже на обратном пути в Барселону, единственный итог этого дня заключался
