Удар гильотины - Павел Амнуэль

– Да, – сказал Мейден. – Что дальше?

– Если пройти метров десять по Гротстраат в направлении Костверлоренраат, вы увидите стоящую на краю тротуара каменную колонну высотой чуть выше двух метров.

– Помню, – сказал Мейден. – И что?

– Чуть выше уровня тротуара есть дупло… выемка, называйте как хотите… Там вы все найдете. Считайте это доказательством, которое нужно приобщить к делу.

– Что я найду? Перчатки…

– Да что вы, в самом деле, старший инспектор? Нет никаких перчаток.

– Тогда что?

– Понятия не имею! – крикнул Манн. – Он не сказал. Он только показал и повернулся спиной. А я проснулся. Это ведь кадр. Отдельный кадр. Элемент пазла. У него нет причины и нет следствия. И в мой сон он попал потому, что в реальности его просто не к чему было прицепить, понимаете? А я плохо запоминаю сны…

– Вы воображаете, Манн, что во втором часу ночи я поеду на Гротстраат и буду искать дыру в камне?

– Неужели сейчас так поздно? – поразился Манн. – Я думал… Хотите, поеду с вами? Или вы предпочитаете оставить меня здесь? Тогда дайте напиться, прошу вас, Мейден, мы не первый день знакомы, зачем вы со мной так…

Мейден встал, аккуратно взял стул за спинку и переставил к стене – Манн чувствовал, что больше всего старшему инспектору хотелось размахнуться и грохнуть стулом о стену так, чтобы щепки брызнули в стороны, а еще ему хотелось сломать стул о голову подозреваемого, но Мейден поставил стул у стены и направился к двери, не глядя в сторону Манна, не предлагая ему ни следовать за ним, ни остаться здесь, он, видимо, думал, что Манн решит сам, а тот ничего сейчас не мог решить, потому что для принятия осознанного решения нужно оценить важность причин и неотвратимость следствий, нужно точно знать, в какой реальности находишься, и протянуть от нее нити в прошлое и будущее, ничего этого Манн не мог, настоящее представлялось ему размазанной в трехмерии абстрактной картиной: коричневый стул в раскоряченной позе на фоне белой стены; он встал, а может, остался сидеть, может, даже повернул стул и лег на пол, а может, уснул, сидя и…

– Ну! – нетерпеливо сказал Мейден. – Если вы идете, так идемте. Хоть что-то вы все-таки вспомнили. Посмотрим, что это такое.

Манн шел следом за Мейденом, будто по круглому тоннелю, в конце которого был свет, а вокруг – темнота. Возможно, они спускались по лестнице, возможно – ехали в лифте, возможно – сели в машину, Мейден за руль, Манн с кем-то из полицейских – на заднее сидение, возможно, они мчались по ночному Амстердаму под мигание проблесковых фонарей и с включенной сиреной, а, возможно, оказались на месте сразу, будто действительно один элемент пазла приставили к другому, и элементы сошлись, легли плотно и навсегда.

– Ну, – сказал Мейден. – Вот эта колонна.

Манн стоял с ним рядом и приходил в себя. Ночной воздух был не просто прохладным, он был еще и живым, в отличие от мертвого воздуха комнаты на третьем этаже Управления. На Манна почему-то напала неудержимая икота, он хотел извиниться, но не мог, неожиданно в его руке оказалась пластиковая полуторалитровая бутылка пепси-колы, не полная, в ней даже половины не было, Манну показалось, что это – живительный источник, он запрокинул голову и выпил до дна, пролил себе на рубашку, и ему стало холодно, оказывается, со стороны бухты дул пронзительный ветер, сержант забрал у Манна бутылку и швырнул ее, как опытный баскетболист, в мусорный бак, приткнувшийся у колонны, будто ребенок, державшийся за материнскую юбку.

Мейден стоял на коленях и что-то делал, Манну было плохо видно, он подошел ближе, но сержант крепко ухватил его за локоть, и пришлось остановиться, он стоял за спиной старшего инспектора и повторял – скорее всего мысленно: «Ну, что там? Что?»

– Вот, – сказал Мейден, поднимаясь с колен. В руке у него был белый конверт без адреса и марки.

– Осторожно, – сказал Манн, – там могут быть отпечатки.

– Не учите, – буркнул Мейден. Он держал конверт двумя пальцами за угол. Кивнул полицейскому, и тот протянул старшему инспектору полиэтиленовый пакет, куда доказательство было положено со всеми предосторожностями.

– Что там внутри? – нетерпеливо спросил Манн, усаживаясь в машину рядом с сержантом.

– Не знаю, – коротко отозвался Мейден и с места набрал такую скорость, что Манна вдавило в спинку сидения.

– Что же там было? – спросила Кристина, потому что Манн замолчал, он ничего больше не мог добавить к собственному рассказу, сидел на том же диване, что и несколько часов назад, ноги вытянул, обеими руками крепко обнимал высокий бокал с виски, он позволил налить себе спиртное, даже потребовал, к удивлению Кристины и Эльзы, приехавшей к подруге после ее неожиданного среди ночи звонка. Манн держал в руках бокал, но так и не отпил, рассказывал медленно, вспоминал, будто собирал пазл, не пропуская ни одного элемента, и уже почти сложил, но в это время у него закончились слова, хотя на самом деле слова не имели значения, нужно было что-то сделать, чтобы пазл сложился окончательно, а делать ничего Манн не собирался, не мог и не хотел, а потому в ответ на вопрос Кристины лишь покачал головой, посмотрел на бокал, поставил его на стол и взглядом дал понять, что выпил бы чего-нибудь другого, безалкогольного.

– Могу себе представить, – сказал Ритвелд. Он тоже был здесь, сидел рядом с Эдуардом, мужем Эльзы, с которым только что познакомился, но успел до появления измученного Манна обсудить не только все мыслимые и немыслимые возможности его освобождения, но и шансы «Реала» на первое место в Лиге чемпионов. – Собственно, это только одно и могло быть, если хорошенько подумать…

– Что? – повернулись к нему одновременно Кристина и Эльза.

– Что мог писатель оставить на бумаге? – пожал плечами Ритвелд. – Что мог художник оставить на обрывке холста? Композитор – на нотном листе? Текст, картину, музыкальную фразу… Отрывок из нового романа. Верно?

Манн кивнул. Он обнаружил перед собой стакан апельсинового сока, отпил несколько глотков, непроизнесенные слова сами собой отлепились от его гортани, и голос свой он услышал со стороны, будто из радиоприемника, вместе с какими-то помехами – шипением, шорохами, потрескиванием, он понял, что это болит голова, и действительно: посторонние звуки сразу преобразовались в болевые ощущения, заломило в затылке, в висках запульсировало…

– Да, – сказал Манн. – Отрывок. Текст, написанный от руки. «Я вошел в комнату и увидел себя, высунувшегося в окно и смотревшего, как уходила по улице женщина, которую я любил и от которой сам отказался, не представляя, как этот поступок отразится на моем душевном состоянии»…

– Корявая фраза, – поморщилась Кристина. – Впрочем, тут он весь, какой был… «Я любил… мое душевное состояние»… А что переживала женщина… Что там дальше?