Гоголь. Воспоминания. Письма. Дневники. - Василий Гиппиус

[Анна Михайловна (р. 1825 г.) — младшая из трех сестер Виельгорских, наиболее близкая Гоголю. Как говорят, Гоголь делал предложение А. М-не, но получил отказ.]

Генуя, 14 мая 1846 г.

Пишу к вам с дороги, добрейшая и благодатная Анна Михайловна. Благодарю вас за ваши подарки. Во-первых, за письмо; оно было мне очень приятно. Известия о Петербурге и о духе нынешнего нашего общества хотя заняли в вашем письме только две строчки, но мне были нужны. Не пропускайте и впредь! говорите даже о том, о чем почти нечего сказать, и описывайте мне даже пустоту, вас окружающую: мне всё нужно. Мне нужно знать всё, чтό у вас ни делается, как хорошего, так и дурного, а без того я буду всё еще глуп по-прежнему и никому не сделаю пользы, а потому не позабывайте и поступайте со мною так, чтобы я много и много благодарил вас за всякое письмо. Во-вторых, благодарю вас за книги. «Воспитанница» весьма замечательна. [Повесть В. А. Соллогуба, посвященная Гоголю и напечатанная в сборнике «Вчера и сегодня», 1845 г. ] Соллогуб идет вперед. Литературная личность его становится степеннее и значительнее. Нельзя, чтобы не сделалась от этого его собственная внутренняя личность степенней и значительней. В писателе всё соединено с совершенствованием его таланта и обратно: совершенствование его таланта соединено с совершенствованием душевным.

«Бедные Люди» я только начало прочел, страницы три, и заглянул в середину, чтобы видеть склад и замашку речи нового писателя (напрасно вы оторвали одних «Бедных Людей», а не прислали весь сборник: я бы его прочел, мне нужно читать все новые повести: в них хотя и вскользь, а все-таки проглядывает современная наша жизнь. [А. М. Виельгорская писала Гоголю 18 марта, что «Бедные люди» ей очень понравились, и спрашивала мнения Гоголя. Экземпляр «Петербургского сборника», посланный Языковым, до Гоголя к этому времени еще не дошел. ] В авторе «Бедных Людей» виден талант; выбор предметов говорит в пользу его качеств душевных; но видно также, что он молод. Много еще говорливости и мало сосредоточенности в себе; всё бы сказалось гораздо живее и сильнее, если бы было более сжато. Впрочем, я это говорю не прочитавши, а перелистнувши. У меня так мало теперь читать все [?] современного русского, что я читаю понемногу в виде лакомства или когда очень придет трудно и дух в таком болезненно черством состоянии, как мое болезненно тяжелеющее на мне тело.

«Письма», III, стр. 183–184.

Из воспоминаний П. В. Анненкова

…Проезжая через Париж в 1846 г., [Во второй половине мая 1846 г. ] я случайно узнал о прибытии туда же Николая Васильевича, остановившегося, вместе с семейством гр. Толстого (впоследствии обер-прокурора синода), в отеле улицы De la Paix. На другой же день я отправился к нему на свидание, но застал его уже одетым и совсем готовым к выходу по какому-то делу. Мы успели перекинуться только несколькими словами. Гоголь постарел, но приобрел особенного рода красоту, которую нельзя иначе определить, как назвать красотой мыслящего человека. Лицо его побледнело, осунулось; глубокая, томительная работа мысли положила на нем ясную печать истощения и усталости, но общее выражение его показалось мне как-то светлее и спокойнее прежнего. Это было лицо философа. Оно оттенялось, по-старому, длинными, густыми волосами до плеч, в раме которых глаза Гоголя не только что не потеряли своего блеска, но, казалось мне, еще более исполнились огня и выражения. Николай Васильевич быстро перебежал через все обычные выражения радости, неизбежные при свиданиях, и тотчас заговорил о своих петербургских делах. Известно, что после издания своих «Сочинений», Гоголь жаловался на путаницу в денежных расчетах, которой, однако же, совсем не было: Николай Васильевич забыл только сам некоторые из своих распоряжений. Тогда уже все было объяснено, но Николай Васильевич не желал казаться виноватым и говорил еще с притворным неудовольствием о хлопотах, доставленных ему всеми этими расчетами. Затем он объявил, что через два-три дня едет в Остенде купаться, а покамест пригласил меня в Тюльерийский сад, куда ему лежала дорога. Мы отправились. На пути он подробно расспрашивал, нет ли новых сценических талантов, новых литературных дарований, какого рода и свойства они, и прибавлял, что новые таланты теперь одни и привлекают его любопытство: «старые всё уже выболтали, а всё еще болтают». Он был очень серьезен, говорил тихо, мерно, как будто весьма мало занятый своим разговором. При расставании он назначил мне вечер, когда будет дома, исполняя мое желание видеть его еще раз до отъезда в Остенде.

Вечер этот был, однако же, не совсем удачен. Я нашел Гоголя в большом обществе, в гостиной семейства, которому он сопутствовал. Николай Васильевич сидел на диване и не принимал никакого участия в разговоре, который вскоре завязался около него. Уже к концу беседы, когда зашла речь о разнице поучений, какие даются наблюдением двух разных народов, английского и французского, и когда голоса разделились в пользу того или другого из этих народов, Гоголь прекратил спор, встав с дивана и проговорив длинным, протяжным тоном: «Я вам сообщу приятную новость, полученную мною с почты». Вслед затем он вышел в другую комнату и возвратился через минуту назад с писанной тетрадкой в руках. Усевшись снова на диван и придвинув к себе лампу, он прочел торжественно, с сильным ударением на слова и заставляя чувствовать везде, где можно, букву О, новую «Речь» одного из известных духовных витий наших. «Речь» была действительно недурна, хотя нисколько не отвечала на возникшее прение и не разрешала его нимало. По окончании чтения молчание сделалось всеобщим; никто не мог связать, ни даже отыскать нить прерванного разговора. Сам Гоголь погрузился в прежнее бесстрастное наблюдение; я вскоре встал и простился с ним. На другой день он ехал в Остенде. [Июнь и июль Гоголь провел в Германии, в Остенде приехал только в августе.]

Анненков.

Н. В. Гоголь — П. А. Плетневу

Карлсбад, 4 июля 1846 г.

…Покамест тебе маленькая просьба (предвестие большой, которая последует в следующем письме). Жуковскому нужно, чтобы публика была несколько приготовлена к принятию «Одиссеи». В прошлом году я писал к Языкову о том, чем именно нужна и полезна в наше время «Одиссея» и что такое перевод Жуковского. Теперь я выправил это письмо и посылаю его для напечатания, вначале в твоем журнале, а потом во всех тех журналах, которые больше расходятся в публике, в виде статьи, заимствованной из «Современника», с оговоркой вроде следующей: «Зная, как всем в России любопытно узнать что-либо о важном труде Жуковского, выписываем письмо о ней Н. Гоголя, помещенное в таком-то номере „Современника“». Нужно особенно, чтобы в провинциях всякое простое читающее сословие знало хоть что-нибудь об этом и ждало бы с повсеместным нетерпением; а потому сообщи немедленно потом и в Пчелу, и в Инвалид, и в О. 3. и даже в Б. для Ч., если примут. В Москву я сам пошлю экземпляр того же письма. [Статья «Об Одиссее, переводимой Жуковским», была напечатана в «Современнике» Плетнева и не была напечатана в других петербургских изданиях. В Москве, при посредничестве Языкова, была напечатана в «Моск. Ведомостях» 25 июля и в «Москвитянине», № 7. Впоследствии включена в «Выбранные места из переписки с друзьями». ] Недели через две жди от меня просьбы другой, которую я знаю, что ты выполнишь охотно, [Поручение издания «Выбранных мест из переписки с друзьями». ] а до того не негодуй на меня ни за что прежнее, что приводило тебя в недоумение. Приходит уже то время, в которое всё объяснится. Обнимаю тебя вперед, слыша сердцем, что ты меня обнимаешь так, как еще никогда не обнимал дотоле.