Джон Кеннеди. Рыжий принц Америки - Дмитрий Петров

— А у нас социализм! — парирует восточный.

— Подумаешь! Мы, если захотим, тоже сделаем социализм!

— Ха! Тогда у тебя не будет апельсина!

Джек не хотел воевать. Обратили внимание на последнюю фразу речи о стене? Не будет актом, а «…было бы…». Не понесет, а «…несло бы…». Сослагательное наклонение.

И дело даже не в Берлине. Похоже, его мало интересовало — будет на Востоке диктатура или нет. Позволяют себя угнетать? Что ж тут сделаешь? Но приходилось бороться с «красной» экспансией в мире. А это было чревато смертями. А то и глобальным конфликтом.

О его отношении к войне говорят частные беседы. Когда Хью Сайди из Time спросил: «а какой он, вообще, этот Хрущев?», Джек сказал: «Я таких еще не встречал. Я рассказал, как атомные удары за 10 минут уничтожит семьдесят миллионов человек, а он посматривал, будто говоря: и чего?»

Позже Бобби рассказал, как однажды «Джек сказал: «Знаешь, если будет атомная война, все равно, что станет с нами. Мы жили хорошо, мы взрослые. И сами будем виноваты. Но дети… Лишь представлю, как они гибнут… не могу вынести» и слезы текли по его щекам».

И вот 26 октября 1961 года американские и советские танки уперлись друг в друга стволами. Случайность, «просчет», выстрел — и война. Почти точно — ядерная.

В Кремле это знали. 21 октября замминистра обороны Росуэлл Гилпатрик обнародовал данные о превосходстве США в области стратегических ракет: «мощь ядерных сил ответного удара так велика, что действия противника, которые заставят их использовать, станут для него самоубийством… Поэтому мы уверены, что Советы не спровоцируют ядерный конфликт…». Гилпатрик положил конец страхам американцев по поводу их отставания. А Кремль был в курсе.

В Москве решили: это — ответ на речь Хрущева от 17 октября о том, что срок подписания мирного договора с ГДР не важен, если Запад покажет «готовность решить берлинский вопрос». Кремль воспринял его слова как контратаку. Тем более, что имел данные (как рассказал Валентин Фалин, в то время — заведующий Третьим европейским отделом МИД СССР и спичрайтер Хрущева), что по приказу генерала Клея, главы администрации американской зоны, шли учения по сносу стены.

А 22 октября дипломат Аллан Лайтнер с супругой отправились в оперу. В Восточный Берлин. Их остановила полиция ГДР. Велела паспорт предъявить. Те отказались. Их не пустили. Они вернулись с эскортом и проехали. Теперь американцы пересекали КПП под охраной солдат.

А потом на Фридрихштрассе вышли танки с белыми звездами.

На Востоке решили: учения по демонтажу переходят в работы по сносу. И вывели свои.

Генерал Клей связался Кеннеди и попросил указаний на случай обострения. Как пишет его биограф Джин Смит, тот сказал, что не надо, мол, дрейфить. Клей возразил: «Мы-то не сдрейфим; а ребята в Вашингтоне?» Джек ответил, что кое-то нервничает, но не он.

Не уверен. Думаю, что нервничали и в Белом доме, и в Кремле, и в Берлине, Бонне, штаб-квартире НАТО в Брюсселе и везде — все, кто был в курсе событий и обладал воображением.

Ночь прошла в тревоге. Но 27 октября советские машины ушли. А следом — американцы.

Эксперты считают, что первыми они отступить не могли. Это был бы проигрыш. А нужна была ничья. Но лишь немногие говорят, почему противостояние завершилось именно так. Ясно: в верхах шли переговоры и торг. Но какие? Между кем? И о чем? Почему ушли танки?

«Президент Кеннеди попросил Хрущева отвести советские танки… первым, — пишет Реймонд Гартхофф в статье «Берлинский кризис — 1961. Исправленная хроника» в журнале Foreign Policy. — Кеннеди обещал, что в ответ отведет американские».

Никита Сергеевич в мемуарах не вдается в подробности, сообщая, что приказал отвести технику. Но пишет, что был уверен, американцы ищут выход, и решил им его указать — отвести танки, чтоб те последовали примеру. Лязгая гусеницами, угроза войны отступила.

И все же… Как были приняты эти решения? Ведь штатники ушли сразу после советских. Значит, Клей заранее получил указание. Кто мог его дать, кроме Кеннеди? А тот бы этого не сделал, не имей гарантий Хрущева. Значит, они были. А значит — и контакт глав государств! Но где сведения о звонках, телеграммах, нотах и других посланиях? Кто «замкнул» Белый дом и Кремль?

Любопытный ответ дает Сеймyp Херш в «Темной стороне Камелота»: «В интервью «Библиотеке Кеннеди» Роберт Кеннеди заявил: «Я связался с Большаковым и сказал, что президент хотел бы, чтобы они отвели танки в 24 часа. Тот ответил, что поговорит с Хрущевым».

Ничего себе?! Министр юстиции, брат президента, по сути, второй человек в стране, связывается с неким Большаковым, а тот — в свою очередь — с Хрущевым. Хорошо. Но кто он — могущественный Большаков? Важное лицо в посольстве? В миссии при ООН? Нет. Он редактор журнала Soviet Life[180]. Георгий Никитович Большаков. И он обещает «поговорить с Хрущевым»?

Вот как представляет его Херш: «офицер советской разведки, через которого с одобрения президента министр юстиции закулисно общался с советским премьером Никитой Хрущевым», «секретный посредник», «разведчик ГРУ… которому владение английским языком открыло в 1955 году дорогу к аккредитации в Вашингтоне… В 1959 его снова направили в Вашингтон».

Там, пишет Херш, он познакомился с Френком Хоулменом, репортером New York Daily News — из тех, что не боялись обедать с советскими дипломатами. Хоулмен дружил с Эдвином Гатманом — пресс-секретарем Бобби Кеннеди. Именно Гатман предложил шефу знакомство с Большаковым, и тот «в следующие восемнадцать месяцев стал для президента и его брата… посредником в самых острых международных конфликтах…».

Еще фрагмент того же интервью Бобби: ««Не знаю, почему они (советские) хотели вести дела таким образом, но они не желали действовать через посла»… Посол «занимался бюрократией, а он — Большаков — вел другие дела… Я встречался с ним почти по всем вопросам»».

Американским чиновникам, пишет Херш, также не очень-то объясняли, «что президент и его брат обсуждали с Кремлем». Бобби потом жалел, что не вел записей, а на словах передавал все брату, а тот «когда ставил Госдеп в известность, а когда и нет».

Даже Шлезинджер, много работавший с Бобби, не знал об окольных связях с советским руководством. А Большаков описывал так: «шутник и ерник», чьи «кивки, смешки и цирковой английский», возможно, и привлекли Бобби, «любившего беззлобных шутов».

Подтверждают это и историк Александр Фурсенко (американские ученые считают его одним «из самых компетентных советских специалистов по истории США»)[181], и историк Юрий Караш[182], что в книге «Тайны лунной гонки» также упомянул Большакова.