Джон Кеннеди. Рыжий принц Америки - Дмитрий Петров

Эти слова Джона ярко характеризуют его как личность. Здесь каждое слово адресовано и каждому отдельному человеку, и огромной группе людей, и всему обществу. И даже человечеству.

Он знал, что за бремя несет на плечах. И был готов нести его до конца.

Эту речь помогал готовить Соренсен. О Сталинграде вспомнил генерал Тейлор. Банди посоветовал фрагмент о «невероятных потерях… отважного советского народа во Второй мировой войне». Раск предложил обратиться к союзникам: «Если мы не выполним обязательств в Западном Берлине, то что в нем оборонять завтра?»

Но все же ее, как и другие стратегические выступления, Джек готовил сам. Вкладывая в них и свою искренность, и навык дипломата, и талант политика.

Оба выступления слушали товарищи в Кремле. И серчали. Молодой президент оказался не робкого десятка. Это мешало жить тем, кто и в СССР, и в США, и много где еще хотел видеть его слабым, не готовым к своей миссии. Но правда была другой. Как Хрущев не был клоуном, Кеннеди не был трусом. Впрочем, может, слова его — блеф? Болтовня? Сотрясение воздуха?

Это мнение в кремлевском руководстве крепили и те, кто был обязан избавлять его от иллюзий. Например — советский посол в США Михаил Меньшиков.

Как пишет все тот же Григорий Корниенко, посол, желая «потрафить Хрущеву, фактически дезинформировал Москву, утверждая, что президент и его брат Роберт, которых он… называл «мальчишками в коротких штанишках», лишь храбрятся, а потом дрогнут и отступят…В одной из телеграмм в начале июля 1961 года Меньшиков, подделываясь под стиль Хрущева, высказал мнение, что «новые американские вожди петушатся», а когда дело подойдет к решительному моменту (т. е. к подписанию мирного договора СССР с ГДР), «они первые накладут в штаны».

…Меньшиков… выражал уверенность, что, «американцы не станут воевать из-за Берлина». Не все в посольстве были согласны с такой линией… Кое-кто из нас стремился… поправить дело… Именно с этой целью я встретился 5 июля с Артуром Шлезинджером…

…Я прямо спросил: действительно ли все упирается в недоверие со стороны США, когда мы говорим, что их прежние позиции в Западном Берлине сохранятся и… в случае подписания мирного договора СССР с ГДР? Мой собеседник столь же прямо ответил, что да… США не могут полагаться на наши гарантии… Мой следующий вопрос: если США не считают гарантии достаточными, почему бы им не предложить со своей стороны какие-либо другие гарантии?

Шлезинджер… в моих высказываниях усмотрел признаки того, что Москва, возможно, хочет сойти с пути, ведущего к столкновению. В ту пору считалось аксиомой, что советский дипломат говорил иностранцу только то, что предписано начальством.

Он подготовил меморандум для Кеннеди… напомнил, что кубинское фиаско… проистекало из излишней концентрации на военных и оперативных вопросах при недостаточном учете политических соображений…Высказал опасение, что то же повторится и с Берлином».

Но если ряд дипломатов и стратегов были против конфронтации, то среди других влиятельных деятелей преобладал подход советского посла в Париже.

Де Голль поддержал США. Но генерал знал: в случае повторения сценария 1948 года и блокады Штаты решили применить ядерное оружие. И, как пишет Константин Мельник, в то время координатор французских спецслужб, — чтобы донести опасность до Кремля, Де Голль сообщил о ней советскому послу во Франции[177]. «Тогда умрем вместе», — меланхолично ответил посол.

Политиков судят по словам и делам.

Слова политикам нередко вредят. Их дела бывают крайне опасны. Но чего они просто не могут себе позволить — это молча бездействовать, когда надо говорить и принимать меры.

Речь Кеннеди стала важным ходом. Он объявил шах Хрущеву. Тот должен был ответить.

ЦК КПСС, главы стран Варшавского договора, лидеры почти всех коммунистических и рабочих партий ждали, что скажет и сделает Кремль. И он сделал.

Потребовал: «В течение этого года… должен быть решен вопрос о заключении германского мирного договора и об урегулировании на его основе положения в Западном Берлине».

3-5 августа лидеры компартий стран — членов Варшавского договора призвали ГДР установить на границах «порядок, предотвращающий подрывную деятельность против стран социалистического лагеря».

7 августа Хрущев выступил по телевидению. Объявил, что Запад хочет «силой прорываться» в Берлин. Официальных угроз не было, но СССР, живший в информационном вакууме, верил. А Глава объявил о возможном увеличении армии и призыве части резервистов. Генералы, обиженные недавними сокращениями, радовались[178]. НАТО повысило боеготовность.

11 августа Народная палата[179] приняла решение об изоляции Западного Берлина. Не о блокаде — сообщение сохранялось, вход и выход разрешались, но больше не были свободными.

В тот же день центр приема беженцев Мариенфельде принял последние 2290 человек.

12-го переход закрыли.

А утром 13-го берлинцы по обе стороны границы увидели начало одной из самых драматических строек века. Началась она в час ночи. Ее прикрывали 25 000 особо доверенных членов военизированных «боевых групп» с предприятий ГДР и воинские части. Ревели сотни грузовиков, тракторов, бульдозеров и кранов, командовали полицейские, распоряжались начальники. Только рабочие молчали. Они понимали: строят стену вокруг себя: эти мили кладки и бетона отделят их от свободного мира. 28 лет стену будут звать Берлинской.

Президент начал консультации. С лидерами конгресса, экспертами по Восточному блоку, военными, союзниками. В Европу послали парашютистов. В Бундесвер призвали резервистов. Кто знал, что Хрущев так уж неистов? А вон как «завел» своих коммунистов!

В США призвали тысячи национальных гвардейцев.

Гарнизон Берлина усилили на полторы тысячи солдат. Жители пытались ломать стену. Зря. Слава богу, тогда не дошло до стрельбы. 24 августа Кеннеди выступил в Вашингтоне.

«…Вмешательство советского правительства или подконтрольного ему восточно-германского режима в процесс свободного доступа в Западный Берлин было бы актом агрессии, за последствия которого советское правительство несло бы полную ответственность».

Вскоре — сперва в Восточном, потом в Западном Берлине и ФРГ, потом в странах Востока и в СССР, а там уж по всей Европе смеялись над анекдотом:

Два мальчика переговариваются через Берлинскую стену.

— У меня апельсин! — хвастает западный.

— А у нас социализм! — парирует восточный.