Мясник - Мария Барышева

— Ты опять в этой юбке!

— Ну и что?!

— Опять все видят твои ноги! Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты перестала обнажаться на людях!

— Леша, в чем дело?! Тебе всегда нравилось, когда я надевала короткую юбку! Ты всегда говорил, что у меня красивые ноги! Чего ты опять начинаешь?!

— Я понял, как следует жить. А ты понять не можешь! Ты одеваешься, как шлюха!

— Слушай, если ты не прекратишь!.. — голос Милы тут же зазвучал мягче, словно спрыгнув с невидимой вершины. Наташа поняла, что проспала уход Татьяны, и сжалась под покрывалом. — Леша, может нам поехать в Крым? К этой девушке. Может, она знает, в чем тут дело, может, она что-то сделала не так? Леша, ты ведь никогда таким не был. Если ты сам не захочешь… то у меня есть немного денег, и мы могли бы…

— Не смей! — произнес Тарасенко с какой-то злой торжественностью. — Никогда не смей мне о ней напоминать! Эта девка — ведьма! А Господь наставлял нас — ведьмы и ворожеи не оставляй в живых! Да будут они истреблены! Вот он, крест, мне предназначенный… Никогда больше не говори о ней! До сих пор я терплю твою болтовню только потому, что обольстил тебя необрученной и грех на мне!..

Наташа сжала зубы и больше не слушала, о чем говорят Алексей и Мила. Вскоре «пассат» снова остановился, хлопнули дверцы, повернулся в замке ключ, и она почувствовала, что осталась одна. Через несколько минут Наташа осторожно выглянула из-под покрывала и увидела в окно возвышающийся рядом знакомый дом. «Пассат» снова стоял во дворе. Было начало второго. Наташа осторожно выглянула в другое окно — «пятерка» стояла на своем обычном месте. Тут же, словно для того, чтобы напомнить о себе, из нее вылез хмурый курносый парень и, натянув поглубже черную шерстяную шапочку, зашагал куда-то по своим делам. Она прилегла на диван и потянула на себя покрывало, надеясь, что в «пассат» сегодня уже никто не заглянет, и тут в сумке негромко запищал телефон. Наташа вздрогнула и поспешно достала его, радуясь, что телефон не зазвонил пятью минутами раньше. Она взглянула на дисплей — высветившийся номер был ей незнаком, это даже не был номер Николая Сергеевича. Наташа автоматически перенесла цифры в свою записную книжку, потом нажала на кнопку.

— Наташа? — спросил далекий равнодушный голос, и она вздрогнула, пытаясь вспомнить, где уже могла слышать этот голос… она слышала его совсем недавно, когда… когда…

— Да, я.

— Насколько я понимаю, это облегчит твою совесть, — сказал голос, и в трубке тут же раздались короткие гудки. Наташа спрятала телефон и неожиданно для самой себя улыбнулась. Звонок был очень вовремя. Звонивший вряд ли мог представить себе, насколько он был вовремя. По пальцам ее правой руки пробежала знакомая ледяная волна, а потом пальцы оделись сотнями ледяных иголочек, как раньше… да, как раньше. Теперь она снова была только в одном мире и не несла ответственности за другой. Что ни говори, со стороны Схимника было очень любезно известить о том, что он жив. Теперь, на данный момент, главным было, чтобы пришла ночь. Наташа снова опустилась на диван, натянула покрывало почти до макушки и мгновенно провалилась в сон, на этот раз без каких либо видений.

Когда она в следующий раз выглянула из-под покрывала, вокруг была густая темнота. Наташа опустила руку вниз, щелкнула зажигалкой возле циферблата и изумилась — часы показывали начало первого. Она проспала без перерыва почти одиннадцать часов.

Наташа осторожно приподняла голову над спинкой дивана и улыбнулась, и улыбка получилась холодной и жестокой, как недавно увиденные во сне ледяные волчьи глаза. «Пятерка» стояла позади, вплотную к «пассату», и в ней одиноко светились два сигаретных огонька. Наташа отчетливо увидела два лица, молодое и постарше, увидела тускло поблескивающие глаза и снова улыбнулась. Никто из сидевших в «пятерке» не изменил позы, не выскочил суматошно, даже не шевельнул губами — никто ее не увидел. Она их видела, а они ее — нет. Неожиданно это напомнило ей далекую детскую игру в прятки, и Наташа едва слышно хихикнула. Сидевшие в «пятерке» водили, а она пряталась. И теперь нужно только выбрать момент и ударить ладонью по назначенному месту, закричав: «Дырдыра!» И все — конец игры! Вот такие вот дела.

Оглянувшись на темную громаду дома, в котором светилось лишь несколько бодрствующих окон, Наташа вытащила из сумки лист ватмана, карандаш и небольшую оргалитную пластину. К оргалиту она прикрепила бумагу и покатала в пальцах карандаш. Белое пятно пустой бумажной клетки было отчетливо видно в темноте. Сейчас ее мало интересовала прочность картины — нужно было только извлечь из наблюдателей нечто, еще пока неизвестное, и продержать его в картине определенное время, а потом… ей наплевать, что с ними будет потом. Их картины пригодятся ей — не сейчас, так позже. Наташа подняла голову и снова взглянула на одного из наблюдателей. Он спокойно сидел в своем кресле и курил — абсолютно видимый и абсолютно беззащитный перед ней сейчас, ничего не подозревающий… и это было прекрасно, да, как раньше. Она ведь не нарушает обещание, данное Славе, она не работает на них, она сейчас работает против них. Им еще предстоит пожалеть, да-да, пожалеть, что замахнулись на нее, что посмели загнать ее в угол, что посмели убить ее клиентов, посмели забрать Славу… и в этот раз неважно, как лягут карты… очарование власти

…и нет превыше…

Мы сходны и в мыслях и в движениях души.

В ее мозгу вспыхнули, стремительно проносясь одна за другой, словно летящие на огромной скорости метеориты, картины недавнего прошлого — Костя, ничком лежащий на полу, со слипшимися от крови светлыми волосами, снова Костя, но теперь с искаженным страшным лицом, вонзающий ей в руку осколок тарелки; Борька, прижавшийся окровавленной щекой к мерзлой земле, страшный простынный сверток в руках санитаров, мертвая улыбка Измайлова, Нина Федоровна, скользящая ладонями по кожаной куртке своего убийцы, запах смерти в маленьком сером доме с ежевичной изгородью, удар в спину, холодное лезвие, прильнувшее к коже, кровь на губах Славы, крики, рев двигателя, сонные волчьи глаза… По телу прокатилась обжигающая волна ярости, взорвалась в кончиках пальцев, и Наташа приветствовала ее, ныряя в чужой мир за тусклыми далекими стеклами глаз, и грифель карандаша скользнул по бумаге, врезая в чистое, девственное тело листа первый штрих.

Письмо от Витязя Наташа получила девятого февраля, когда уже совсем потеряла надежду и зашла в «Интернет-кафе» в последний раз, собираясь после этого ехать на вокзал за билетом до Симферополя. Не помня себя от радости, она несколько раз перечитала короткое послание, написанное в суховатом деловом тоне, в котором Витязь давал согласие на встречу в Волгограде, и тут же отправила ответную записку, спрашивая, как послать ему деньги на проезд. Наташа была рада, что Витязь согласился именно на Волгоград, хоть это и было немного странно, — ехать в Санкт-Петербург ей не было резона, а вот в Волгограде жила Светка-Сметанчик, которую тоже необходимо было проверить. Все это время Наташа продолжала наблюдать за Тарасенко и окончательно убедилась, что Алексей, все глубже погружавшийся в свое особенное понятие религии, вряд ли имеет какое-то отношение к ее несчастьям — разве что он очень хороший актер и, кроме то-го, знает о ее присутствии. Мила таки ушла от него, забрав свои вещи, и теперь Тарасенко, злой, ненавидящий всех и вся, уезжал в «пассате» один и возвращался один. Наташе было жаль его, она понимала, что каким-то образом причастна к происшедшим с ним переменам и разрыву с невестой, и пообещала сама себе, что когда, даст бог, все кончится, она попытается как-нибудь все исправить. Голубая «пятерка» терпеливо продолжала наблюдать за Тарасенко, но когда Наташа видела самих наблюдателей, когда они поочередно покидали машину по каким-то своим делам, то улыбалась про себя. Оба вели себя, как люди, потерявшие что-то, но не могущие понять, что именно. Они начали часто ругаться. Молодой бродил, словно сонная муха, иногда останавливался, над чем-то задумываясь и временами казалось, что он вовсе не понимает, где и зачем находится. Наблюдатель постарше начал отчаянно напиваться и однажды даже выскочил из машины и ввязался в разгоревшуюся неподалеку драку между подростками. Постепенно оба теряли к работе всякий интерес, продолжая сидеть в «пятерке» лишь по инерции, да еще, может, из страха перед «начальством». Наблюдать за этим ей было очень смешно — ведь она забрала у обоих один из главных стимулов — тягу к деньгам. Но все равно и в одном, и в другом грязи еще было предостаточно, и за людей Наташа их не считала. Не раз ей хотелось порвать рисунки, которые теперь были надежно спрятаны на дне ее спортивной сумки, но каждый раз она останавливала себя. Рисунки были нужны для другого. А наблюдатели все же пока еще не вели себя настолько уж странно, чтобы это могло вызвать у кого-то тревогу, — они продолжали работать — хоть как-то, но продолжали.