Свет очага - Тахави Ахтанов

— Нам надо поговорить, — хрипло и тихо-тихо сказал Николай.

Мы с Касымбеком осторожно направились к выходу, но Света остановила меня.

— Я же сказал, надо поговорить с глазу на глаз, — повысил голос Николай, угрюмо, исподлобья глядя на меня.

Я растерянно застыла у двери, не зная, уйти или остаться.

— Назира останется здесь. Она знает все мои секреты, — сказала Света решительно.

— Как это знает? Каким образом? — Николай быстро повернулся ко мне.

Я промолчала.

— Выходит, вы от меня что-то скрывали?! — быстро, словно задыхаясь, продолжал Николай. — Конечно, так и должно быть, раз у вас…

— Прошу тебя, оставь Назиру в покое, — сказала Света и вдруг перешла на «вы», как бы напрочь отрезав Николая от себя. — Прошу вас. Она к этому не имеет никакого отношения.

Мы замолчали, и долго опять звенела тишина, Николай, не выдержав, проговорил разбитым, хриплым голосом:

— Тогда сама все скажи. Ты же в немецкой комендатуре работала. От них, наверное…

Я раскрыла рот, впилась глазами в Свету: что она скажет? Света побледнела, ее качнуло, она закрыла глаза, ресницы ее дрожали.

— Да, — выдохнула она.

Николай ошарашенно смотрел на Свету.

— Чего уж тут врать, — сказала Света и вся обмякла, словно ослабла в ней напрягавшая ее пружина.

Нет, пропади она пропадом, правдивость такая! Лгать она не умеет! Я и то почувствовала себя оглушенной, но, бросив взгляд на Николая, испугалась: лицо его теперь побурело, казалось, он вот-вот задохнется.

— Сука!.. — злобно выкрикнул он. — Сука! — он затряс над ее головой кулаками, черные губы его плясали. — Тварь, сука!

Всхлипнув, Николай заскрипел зубами и деревянной походкой вышел прочь. Мы остались вдвоем. Света даже не вздрогнула от крика Николая. Я чувствовала себя в чем-то виноватой, укоряла себя, что ни шагом своим, ни словом — ничем не помогла близким мне людям хоть как-то помириться, объяснить Николаю, в чем он не прав, а в чем — Света. В жестокость вылились откровения, исповеди ее — себя не щадила, не пощадила и мужа, и меня оставила когда-то, сломавшись от беспощадной правдивости своей. Родная, близкая, несчастная моя! Как ты мне сейчас нужна, как хочу обогреть тебя, окружить собою, дыханием своим заслонить от горя твоего, от страшных, нечеловеческих бед, свалившихся на наши незащищенные головы…

— Не надо было мне сюда приходить, — глухо сказала Света.

— Ну, а что же тебе делать оставалось? Носовец говорил, нельзя было тебя там оставлять, опасно.

— Опасно, да, — сказала Света. — Усачев проворонил тебя, ну и стал за каждым моим шагом следить. Раза два чуть не попалась.

— Вот видишь!

— А многие ли уцелеют в этой войне, — сказала Света безнадежно. — Все равно один раз умирать.

— Ты особенно не терзайся, — я положила руку свою на ее плечо. — Николай… он… беззлобный. Он поймет. Ну, чего не скажешь в сердцах, да? Отойдет он в конце концов, Света.

Сколько помню, до сих пор я не давала Свете советов, обычно она меня наставляла, потому, кажется, слова мои она восприняла как попытку ребенка успокоить взрослого. Подойдя к плите, она разворошила огонь, покрывшееся пятнами лицо ее покраснело от света пламени — то чисто, прозрачно, розово, то буроватыми плотными нашлепками. Она обернулась ко мне.

— Я знаю характер Николая. Не отойдет он, нет.

В двери, пригибаясь, появился Касымбек. Зря он пришел, не нужен он здесь сейчас, как он этого не понимает. Он суетился бессмысленно, не находил, что сказать, и не то чтобы успокоить Свету, он и смотреть в ее сторону не решался. Только его и хватило что сказать мне:

— Поторопись, накрой на стол.

Я разозлилась: один ушел в праведном мужском гневе, теперь этот смущенно хлопает глазами, словно увидел человека, заразно больного. И никто из них не думает о том, что горе этой несчастной женщины горше всех обид и печалей их.

— Да поди ты куда-нибудь! И без тебя тошно, — бросила я в сердцах.

Касымбек, словно впервые в жизни увидев меня, растерянно вытаращился, потом сник, как напроказивший ребенок, и тихо вышел из землянки. Впервые за время замужества я сказала ему резкое слово.

9

Гул артиллерии сотрясал воздух, долго перекатывался, потом рыкнуло несколько одиночных выстрелов и затихло. Долго я вслушивалась, не начинается ли снова… Ни звука, как будто война кончилась и в мире воцарились покой и тишина. Но эта тишина не успокаивала, она пугала, холодный язык опасности трепетал в груди, и предчувствие, предупреждение тишиной не обмануло — началась атака. Самый опасный это момент — ожидание близкого удара, не у одного тут дрогнут нервы, тоскливо зайдется сердце.

Не раз мне приходилось убегать, прятаться. У матери-земли всегда находилось укрытие. Не говоря уж о густом лесе, оврагах и ямах, даже холмики и ложбинки не раз спасали нас от смерти. Я выросла на земле, вдыхала ее запах, валялась на траве, каждое лето спала в юрте, где пахло полынью и землей, и когда повзрослела, заневестилась уже, меня по-прежнему тянуло на зеленые лужайки, хотелось прижаться лицом к зелени. Но только теперь, в войну, оценила я это счастье по-настоящему. Земля зовет, притягивает к себе, она живая, добрая, она дарила мне минуты редкостной радости в детстве и юности моей, не оставляет меня и сейчас. Бывают минуты, когда прижимаешься к груди земли крепче, чем к груди любимого. У земли есть дыхание, есть жалость, она укрывает тебя и не отдает смерти. И я эту хмурую русскую землю с песчаными холмами, лесами и рощами, с небесами, затянутыми тучами, полюбила, как степи мои родные.

Война вовлекла в свой страшный водоворот миллионы людей. Но моя война кажется мне какой-то особенно противоестественной. Что бы вы почувствовали, если бы вам связали руки и толкнули в бой? Грудной ребенок связал мне руки. Я не могу взять винтовку, не могу стрелять. Человек с оружием в горячке боя хоть на миг забывает о смерти, а человек с ребенком на руках даже защищаться не в состоянии — нечем и ждет каждую секунду не одну, а две смерти; страшно считать свист невидимых пуль над головой, изнывать, томиться, обессиливать, обливаясь холодным потом.

Единственное, что остается мне — убегать и прятаться. И я научилась падать, ползти, прыгать, и все это вместе с Дулатом. И если внезапно разгорается бой, а у меня на руках нет моего сына, мне кажется, что я словно потеряла что-то и чувствую обезоруженной себя.

…Бывало, бабушка Камка глубоко о чем-то задумается и вдруг громко