Семья Корлеоне - Эд Фалько

Глава 24

Вито видел из окна своего кабинета, как последние журналисты, двое грузных мужчин в дешевых костюмах, с удостоверениями прессы, засунутыми за ленты на шляпах, уселись в старенький «Бьюик» и медленно поехали по Хьюз-авеню. У крыльца дома остались трое полицейских следователей, спорящих с Хаббелом и Митцнером, двумя адвокатами, выпускниками «Лиги плюща»,[59] которых нанял Вито. На протяжении нескольких часов дом был запружен полицейскими и адвокатами, а на улице толпа журналистов и радиокорреспондентов осаждала всех, кто появлялся перед зданием, в том числе соседей. И вот теперь, оставшись один в погруженном в полумрак кабинете, стоя невидимый в наступающих сумерках у окна, с рукой на перевязи, Вито ждал, когда последние посторонние покинут его дом. Внизу дежурили его люди. Они находились на кухне вместе с Клеменцей, который приготовил всем на ужин спагетти с фрикадельками, в то время как Кармелла металась между комнатами детей, успокаивая их. Вито то и дело расчесывал пальцами здоровой руки волосы, глядя то на улицу, то на свое отражение в темном оконном стекле. Мысли его метались между маршем, полицией и больницей, постоянно останавливаясь на его детях, распростертых на улице под шквалом свистящих над головой пуль, на Сантино, стоящем рядом с ним с револьвером в руке, и снова, снова возвращались к тому мгновению, когда он увидел на тротуаре убитого ребенка, в луже крови, которая стекала с бордюрного камня, собираясь лужицей на мостовой.

В отношении ребенка Вито ничего не мог поделать. Надо будет найти способ помочь его семье, однако он понимал, что это ничто, что имело бы смысл только то, что могло бы каким-нибудь образом исправить содеянное, и поскольку он сознавал пределы возможного, лучше было бы выбросить ребенка из головы, — однако пока что Вито позволял себе видеть этот образ. Он позволял себе видеть мертвого ребенка, лежащего на тротуаре в луже крови. Позволял себе вспоминать Ричи Гатто, падающего ему в руки, позволял себе вспоминать те унижения, которые ему пришлось претерпеть от полицейских, надевших на него наручники и увезших его в «воронке», в то время как его нужно было срочно везти в больницу. Он был ранен в плечо. Ему сказали, что в него стрелял Бобби Коркоран, друг Сантино, хотя сам он этого не видел. Однако он видел, какими глазами смотрели на него полицейские, арестовавшие его. Он видел отвращение у них на лицах, словно им приходилось иметь дело с дикарем. Вито начал было объяснять одному из полицейских: «Я с семьей принимал участие в марше», но тотчас же покраснел, устыдившись собственного позора: он вынужден был оправдываться перед каким-то buffone. После этого он молча терпел боль в плече до тех пор, пока не появился Митцнер, который отвез его в Пресвитерианскую клинику, где из раны извлекли пулю, перебинтовали грудь и повесили руку на перевязь, а затем отправили домой, чтобы там на него набросились журналисты, и лишь через какое-то время ему удалось вырваться от них и укрыться дома, в тишине кабинета.

В отражении в оконном стекле Вито увидел, что растрепал свои волосы, и подивился непривычному лицу, смотрящему на него: мужчина средних лет в расстегнутой рубашке, с перебинтованной грудью, волосы взъерошены, левая рука на перевязи. Он как мог пригладил волосы и застегнул рубашку. Ему снова вспомнились его дети, его собственные дети, распростертые на мостовой под градом пуль. Его жена лежала на земле, стараясь защитить своих детей от вооруженных людей.

— Infamitа, — прошептал Вито, и это единственное слово заполнило весь кабинет. — Infamita, — повторил он, и лишь когда почувствовал, как гулко стучит сердце и приливает к лицу кровь, он закрыл глаза и полностью очистил голову, дожидаясь возвращения привычного спокойствия.

Вито не высказал это вслух. Он даже не подумал об этом осознанно. Однако он чувствовал своей плотью и кровью: он сделает то, что нужно сделать. Сделает все, что только в его силах. И, хочется надеяться, господь поймет, что приходится делать людям ради себя и своих родных, в мире, который он сотворил.

К тому времени как Клеменца, постучав дважды, открыл дверь в кабинет, Вито уже снова стал самим собой. Включив лампу, он сел за стол, а следом за Клеменцей в кабинет прошли Сонни, Тессио и Дженко, рассаживаясь вокруг него. С первого взгляда Вито понял, что Дженко и Тессио потрясены случившимся. Клеменца же сейчас, после кровавого побоища, стоившего жизни троим его людям и маленькому ребенку, выглядел так, словно после воскресного ужина с друзьями. Однако на лицах Тессио и Дженко Вито увидел скорбь и твердость, и нечто большее, едва уловимое обострение черт. На лице же Сантино он не обнаружил ничего, помимо смеси ярости и торжественной серьезности, и у него мелькнула мысль, что его собственный сын унаследовал больше от Клеменцы.

— Они все ушли? — спросил Вито. — Следователи, журналисты?

— Свора шакалов, — пробормотал Клеменца, — все до одного. — Он потер пальцем красное жирное пятно на галстуке, затем ослабил узел. — Всем им прямая дорога в ад.

— Это крупнейшая сенсация со времени похищения сына Линдберга,[60] — заметил Дженко. — Убитый ребенок… — Он молитвенно сложил руки. — Газеты и радио ни о чем другом не говорят. Насколько я слышал, в пятницу это будет в «Поступи времени».[61] Madre’ Dio, — добавил он, словно обращаясь с молитвой.

Встав, Вито положил руку Дженко на спину и потрепал его по плечу, затем прошел через комнату и снова присел на подоконник.

— Сколько жертв, помимо наших ребят и ирландцев? — спросил он у Дженко.

— Четверо убитых, включая мальчика, — ответил за Дженко Сонни, — и с десяток раненых. Так написала «Миррор». Снимок мертвого ребенка на первой полосе.

— Лагуардиа по радио снова призывал «безжалостно вышвырнуть прочь все эти отбросы». — Клеменца снова потер жирное пятно на галстуке, затем, словно испорченный галстук волновал его гораздо больше, чем трагедия во время марша, развязал узел и сунул галстук в карман пиджака.

Вито повернулся к Дженко.

— Мы найдем способ незаметно помочь семье мальчика, деньгами и прочим. То же самое в отношении родственников остальных убитых.

— Si, — согласился Дженко. — Насколько я слышал, уже образован фонд помощи пострадавшим. Мы сможем сделать щедрый анонимный взнос.

— Хорошо, — сказал Вито. — Что касается всего остального… — начал он и умолк, прерванный осторожным стуком в дверь.

— Да, в чем дело? — окликнул Сонни, а Вито отвернулся, уставившись в окно.

В кабинет вошел Джимми Манчини и смущенно застыл в дверях, не зная, с чего начать. Это был рослый мужчина, выглядящий старше своих тридцати с небольшим лет, с мускулистыми руками, покрытыми смуглым загаром даже в разгар зимы.

— Эмилио Барзини… — неуверенно произнес он.

— Что с ним? — рявкнул Клеменца. Джимми был его человек, и ему не понравилось, как тот мямлит.

— Он здесь, — продолжал Джимми. — У входной двери.

— Барзини? — Тессио схватился за сердце, словно пронзенный острой болью.

— Нам нужно пристукнуть мерзавца прямо сейчас! — шепнул Сонни, обращаясь к отцу.

— Он сам, собственной персоной, — продолжал Джимми. — Я его хорошенько обыскал. Он чист, стоит со шляпой в руках. Говорит: «Передай дону Корлеоне, что я почтительно прошу встречи с ним».

Все присутствующие оглянулись на Вито, а тот осторожно потрогал подбородок, затем кивнул Джимми.

— Проводи его сюда, — сказал он. — И обращайся с ним с уважением.

— V’fancul’! — Привстав, Сонни подался к отцу. — Он пытался убить Дженко и Клеменцу!

— Это бизнес, — остановил его Тессио. — Сядь и слушай.

Когда за Джимми закрылась дверь, Сонни сказал:

— Разрешите мне еще раз обыскать подонка. Пап, он пришел к нам домой!

— Именно поэтому и не надо его обыскивать, — спокойно произнес Вито, возвращаясь в кресло за столом.

— Сонни, в нашем ремесле есть определенные правила, — объяснил за него Клеменца. — Такой человек, как Эмилио Барзини, не придет к тебе домой, замыслив убийство.

При словах Клеменцы Вито издал что-то среднее между ворчанием и ревом, звук настолько необычный для него, что все присутствующие недоуменно оглянулись.

Увидев, что Вито ничего не говорит, Тессио нарушил молчание, обратившись к Клеменце:

— Доверять хорошо, — сказал он, повторяя древнюю сицилийскую пословицу, — но не доверять лучше.

Клеменца усмехнулся.

— Ну хорошо: скажем так, что я доверяю Джимми, обыскавшему Эмилио.

Когда Джимми Манчини снова постучал и открыл дверь, все в кабинете сидели. При появлении Эмилио никто не встал. В одной руке тот держал шляпу, другая была опущена вниз. Его черные волосы были тщательно уложены и зачесаны со лба. Вместе с ним в кабинет пахнуло запахом одеколона, ароматом цветов.