Немецкая романтическая повесть. Том II - Ахим Арним

На небе сверкали звезды, на площади было пусто и безмолвно, и я с удовольствием внимал пению прекрасной госпожи, которое долетало из сада, сливаясь с журчанием фонтана. И вдруг я увидел белую фигуру, направляющуюся с другой стороны площади прямо к садовой калитке, всмотрелся и при свете луны узнал дикого художника в белом плаще. Он поспешно вытащил ключ, отомкнул калитку, и, не успел я опомниться, как он уже был в саду. У меня с вечера еще был зуб на художника за его безрассудные речи. Но теперь я уже не помнил себя от гнева. — Беспутный гений, верно, опять пьян, — подумал я, — он получил ключ от горничной девушки и теперь намеревается обманом подкрасться и напасть на госпожу. — Я бросился в сад через калитку, которая осталась открытой.

Когда я вошел, кругом все было тихо и безмолвно. Двухстворчатая дверь беседки была распахнута настежь; изнутри струился молочно-белый свет, ложившийся полосой на траву и на цветы. Я издали заглянул в беседку. В роскошной зеленой комнате, слабо освещенной белой лампой, на шелковой кушетке полулежала прекрасная госпожа с гитарой в руках; ее невинное сердце и не чуяло, какая опасность ее подстерегает.

Мне недолго пришлось любоваться, ибо вскоре я заметил, как белая фигура, крадучись за кустами, приближалась уже с другой стороны к беседке. Оттуда слышалось пение госпожи, притом такое жалобное, что у меня мороз по коже пробегал. Недолго думая, сломал я здоровый сук и бросился прямо на белый плащ, крича во все горло: «Караул!», так что весь сад затрепетал.

От этой неожиданной встречи художник пустился бежать, что́ есть духу, с отчаянным криком. Я ему не уступал по части крика, он помчался по направлению к беседке, я за ним — и вот-вот поймал бы его, но тут я роковым образом зацепился за высокий цветущий куст и растянулся во всю длину у самого порога.

«Так это ты, болван! — послышалось надо мной, — и напугал же ты меня!» — Я живо поднялся и, протирая глаза от пыли и песку, увидел перед собой горничную девушку, у которой только что, видимо, от последнего прыжка, соскользнул с плеча белый плащ. Тут я уж совсем опешил. «Позвольте, — сказал я, — разве здесь не было художника?» — «Разумеется, — задорно ответила она, — по крайней мере, его плащ, который он на меня накинул, когда мы с ним давеча повстречались у ворот, а то я совсем замерзла». — В это время в дверях показалась прекрасная госпожа, она вскочила со своей софы и подошла, заслышав наш разговор. Сердце у меня готово было разорваться. Но как описать мой испуг, когда я пристально всмотрелся и вместо моей прекрасной дамы увидел совсем чужую особу!

Передо мной стояла довольно высокая, полная дама пышного сложения: у нее был гордый орлиный нос, черные брови дугой, и вся она была страсть как хороша. Большие сверкающие глаза ее смотрели так величественно, что я не знал, куда деваться от почтения. Я совсем смешался, все время отпускал комплименты и под конец хотел поцеловать ей руку. Но она отдернула руку и что-то сказала камеристке по-итальянски, чего я не понял.

Тем временем от нашего крика проснулось все по соседству. Всюду лаяли собаки, кричали дети, раздавались мужские голоса, которые все приближались. Дама еще раз взглянула на меня, как бы стрельнув двумя огненными пулями, затем повернулась ко мне спиной и направилась в комнату; при этом она надменно и принужденно засмеялась, хлопнув дверью перед самым моим носом. Горничная же без дальних слов ухватила меня за фалды и потащила к калитке.

«Опять ты наделал глупостей», — злобно говорила она по дороге. Тут и я не стерпел: «Чорт побери! — выругался я, — ведь вы сами велели мне сюда явиться!» — «В том-то и дело, — воскликнула девушка, — моя графиня так расположена к тебе, она тебя закидала цветами из окна, пела тебе арии — и вот что она получает за это! Но тебя, видно, не исправишь; ты сам попираешь ногами свое счастье». — «Но ведь я полагал, что это графиня из Германии, прекрасная госпожа!» — возразил я. — «Ах, — прервала она меня, — та уже давным-давно вернулась обратно в Германию, а с ней и твоя безумная страсть. Беги за ней, беги! Она и без того по тебе томится, вот вы и будете вместе играть на скрипке да любоваться на луну, только, смотри, не попадайся мне больше на глаза!»

В это время позади нас послышался отчаянный шум и крик. Из соседнего сада показались люди с дубинами; одни быстро перелезли через забор, другие, ругаясь, уже рыскали по аллеям, в тихом лунном свете из-за изгороди выглядывали то тут, то там сердитые рожи в ночных колпаках. Казалось, это сам дьявол выпускает свою бесовскую ораву из чащи ветвей и кустарников. Горничная не растерялась. «Вон, вон, бежит вор!» — закричала она, указывая в противоположную сторону сада. Затем она проворно вытолкнула меня за калитку и заперла ее за мной.

И вот я снова стоял, как вчера, под открытым небом на тихой площади, один как перст. Водомет, так весело сверкавший в лунном сиянии, как будто ангелы всходят и спускаются по его ступеням, шумел и сейчас; у меня же вся радость словно в воду канула. — Я твердо решил навсегда покинуть вероломную Италию, ее безумных художников, померанцы и камеристок и в тот же час двинулся к городским воротам.

Глава девятая

Стоят на страже выси горИ шепчут: «Кто то в ранний часИдет с чужбины мимо нас?»Но вот завидел их мой взор,И вновь привольно дышит грудь,И, радостно кончая путь,Кричу пароль и лозунг я:Виват, Австрия!

И тут узнал меня весь край —Ручьи, узоры нежных травИ птичий хор в тени дубрав.Среди долин блеснул Дунай,Собор Стефана за холмомМелькает, словно отчий дом.Места родные вижу я —Виват, Австрия!

Я стоял на вершине горы, откуда впервые после границы открывается вид на Австрию, радостно размахивал шляпой в воздухе и пел последние слова песни; в этот миг позади меня, в лесу, вдруг заиграла чудесная духовая музыка. Быстро оборачиваюсь и вижу трех молодцов в длинных синих плащах; один играет да гобое, другой — на кларнете, а третий, в старой треуголке — трубит на валторне; они так звучно аккомпанировали мне, что эхо прокатилось по всему лесу. Я немедля достаю скрипку, вступаю с ними в лад и снова начинаю распевать. Музыканты переглянулись, как бы смутившись, валторнист втянул щеки и опустил валторну, остальные тоже смолкли и стали меня рассматривать. Я перестал играть и с удивлением поглядел на них. Тогда валторнист заговорил: «А мы, сударь, глядя на ваш длинный фрак, подумали, что вы путешествующий англичанин и любуетесь красотами природы, совершая прогулку пешком; вот мы и хотели малость подработать и поправить свои финансовые дела. Но вы, как видно, сами из музыкантов будете», — «Я собственно смотритель при шлагбауме, — возразил я, — и направляюсь прямо из Рима, но так как я довольно давно ничего не получал, а одним смотрением сыт не будешь, то и промышляю, пока что, скрипкой». — «Нехлебное занятие по нынешним временам!» — сказал валторнист и снова отошел к лесной опушке; там он принялся раздувать своей треуголкой небольшой костер, который у них был разведен. «С духовыми инструментами куда выгоднее, — продолжал он; — бывало господа спокойно сидят за обедом; мы невзначай появляемся под сводами сеней, и все трое принимаемся трубить изо всех сил — тотчас выбегает слуга и несет нам денег или какую еду — только чтобы поскорее избавиться от шума. Однако не желаете ли вы, сударь, закусить с нами?»

Костер в лесу весело потрескивал, веяло утренней прохладой, все мы уселись в кружок на траве, и двое из музыкантов сняли с огня горшочек, в котором варилось кофе с молоком, достали из карманов хлеб и стали по очереди пить из горшка, обмакивая в него свои ломтики; любо было глядеть, с каким аппетитом они ели. — Валторнист молвил: «Я не выношу черного пойла, — подал мне половину толстого бутерброда и вынул бутылку вина. — Не хотите ли отведать, сударь?» — Я сделал порядочный глоток, но тотчас отдал бутылку: мне перекосило все лицо, до того было кисло. — «Местного происхождения, — пояснил музыкант, — верно, сударь испортил себе в Италии отечественный вкус».

Он что-то поискал в своей котомке и достал оттуда, среди прочего хлама, старую, разодранную географическую карту, на которой еще был изображен император в полном облачении, со скипетром и державой. Он бережно разложил карту на земле, остальные подсели к нему, и все трое стали совещаться, какой дорогой им лучше итти.

«Вакации подходят к концу, — сказал один, — дойдя до Линца, мы должны сейчас же свернуть влево, тогда мы во-время будем в Праге», — «Как бы не так! — вскричал валторнист, — кому ты очки втираешь? Сплошные леса, да одни угольщики, никакого художественного вкуса, и даже нет приличного дарового ночлега!» — «Вздор! — ответил другой, — по-моему, крестьяне-то лучше всех, они хорошо знают, где у кого что болит, а кроме того, они не всегда заметят, если и сфальшивишь», — «Видать сразу, у тебя нет ни малейшего самолюбия, — ответил валторнист, — odi profanum vulgus et arceo[22], сказал один римлянин», — «Но церкви-то, полагаю я, по пути встретятся, — заметил третий, — мы тогда завернем к господам священникам», — «Слуга покорный! — сказал валторнист, — те дают малую толику денег, но зато читают пространные наставления, чтобы мы не рыскали без толку по свету, а лучше приналегали на науки; особенно, когда отцы духовные учуют во мне будущего собрата. Нет, нет, clericus clericum non decimat[23]. Но я вообще тут не вижу большой беды! Господа профессора сидят себе еще спокойно в Карлсбаде и не начинают курс день в день — «Да, distinguendum est inter et inter[24], — возразил второй, — quod licet Jovi, non licet bovi!»[25].