Познание смыслов. Избранные беседы - Гейдар Джемаль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тот, который идёт без воли по течению и ускользает от боли, он ведь не видит, что среда вокруг него каким-то образом ниже его, – наоборот, он является убегающим, защищающимся, он подчиняется. Это та же самая тема, которую развивал, кстати говоря, Гегель, когда говорил, чем отличается господин от раба: раб убегает от смерти, а господин смотрит ей в лицо. Здесь, в данном случаем, мы видим, что господин всегда имеет некую принадлежность к определённому кругу избранных, он не одинок. Инфантил, лишённый воли, одинок.
Но тут есть такой интересный момент: социум заставляет, в случае необходимости, обеспечить себя со стороны массы предателей некоторой верностью в определённые периоды, – в периоды стрессов, войны и так далее, – когда им навязывается некое большое коллективное «Я», не требуя при этом от них волевого усилия и избранности, «самурайскости» и так далее. Им говорят «Родина-мать зовёт!» и так далее, – и они даже, может быть, испытывают какое-то экстатическое чувство, погружаясь в некую общность…
Они тоже чувствуют себя «верными»…Да, они чувствуют себя верными. Но, конечно, всё зависит от того, насколько жёстко на них действует внешняя среда. Может быть эта жёсткая среда что-то разрушает, но в определённых границах они чувствуют себя верными, и они исполняют, определённым образом, свои функции. От них не требуется в данном случае воли. От них требуется только подчинение. И здесь мы не выходим за рамки различения «Я» и «не-Я»: просто «Я» становится «другим», «Я» становится «не-Я». Вот был Пётр Петрович, который весит столько-то, с плохими зубами, с болями в печёнке и так далее, а теперь «Я» – это уже весь СССР.
Просто задача расширить это «Я» – это манипулятивная вещь. Тут очень интересно обратить внимание на то, что охотно использующий всякие ярлыки в адрес Средневековья, архаики и так далее, либеральный прогресс, – это движение от верности к предательству. Чем больше склонен человек к защите своего телесного «Я» или к уходу в собственный очаг с наплевательством на все остальные, так сказать, «проблемные деполитизации» и так далее, тем он более мил либеральному мировоззрению, «либеральной» оценке людей. А чем он более ориентирован на волевое отношение к жизни, идентификацию себя через верность, через посвятительные, говорят ещё – инициатические структуры, – тем он «архаичнее».
Есть какая-то связь между верностью, о которой вы говорите, и понятием чести, то есть человек ради своих убеждений или родства с группой людей, готов был идти на смерть и защищать свои убеждения.Очень правильно вы коснулись этой темы, потому что это другая сторона, ещё более углубляющая эту тему.
Верность – это всегда идентификация себя через смерть как свою истинную сущность, как свою истинную природу. Это Танатос, это воля к смерти, которая должна сопровождать, в той или иной степени, такого потенциального «самурая».
В кодексе Бусидо, если я не ошибаюсь, самурай должен начинать свой день с мысли о том, что сегодня он умрёт…Можно быть не самураем, а настоящим бандитом или принадлежать каким-то структурам аналогичного типа, – допустим, мафиозным структурам. Например, мексиканские и колумбийские наркомафии тоже имеют жёстко разработанные кодексы чести. Они очень тесно связаны с проблематикой экзистенции смерти. Особенно мексиканцы, у которых это уходит в глубочайшую традицию, – тема смерти, тема макабра, тема скелетов и так далее.
Здесь просто стоит вопрос, что проблема предательства и верности – это проблема восприятия «Я» как жизни у инфантила, который останавливается на колыбельном уровне, и восприятия себя как смерти у того, кто является аристократом духа, условно, и стоит на принципах верности.
Но всё человеческое пространство зажато между этими двумя точками. Все отношения между людьми – между друзьями, между начальником и подчинённым, между родственниками в семье, – все отношения находятся в поле колебания между полюсами верности и предательства. Причём их надо воспринимать, подчёркиваю, не как этические категории, а просто как формы экзистенциально-гносеологической идентификации своего «Я» и среды вокруг. И ещё из этого следует, что человечество как таковое есть, в экзистенциально-гносеологическом смысле, сборище предателей, которое подлежит манипуляции и движению таким образом, чтобы оно не разбежалось по щелям, как тараканы, в процессе любого исторического деяния.
Не есть ли это предательство божественной искры, о которой мы говорили?Мы говорили о божественной искре, которая принесена пророками. Эта божественная искра живёт в языке, а не в людях. Непосредственно она живёт в пророках, они являются реальными, эффективными носителями этой искры. Но поскольку первый язык – это тот метаязык, который был принесён Адамом как первым пророком, то люди приобщаются к этой искре виртуально постольку, поскольку они воспринимают язык. Язык им сообщает, естественно, мать в колыбели. Именно она проводит, во-первых, разграничение между Я и не-Я, и именно она является посредником между Я и не-Я, то есть тем мостом, который организует эту связь безболезненно. И она является антитезой среды.
Если среда колет, жжёт, делает всякие гадости и так далее, то «мать» – это принцип комфорта, защиты. И если и есть проявление верности у обычного человека, который не имеет воли, не имеет вообще никакой другой заботы, кроме как уйти вообще от любой конфронтации, то последний бастион, который он защищает, это верность «матери», – хотя бы на словах. Предательство «матери» – это уже последняя степень падения, последняя степень разложения, за которой уже идёт срыв в пропасть.
И здесь мы переходим к другой теме. Верность и предательство. С одной стороны, самураи, жертвующие собой рыцари, авантюристы – тоже, кстати, достаточно серьёзная ступень в пассионарности, ибо ищут личного преуспеяния, но при этом рискуют и жертвуют на этом пути жизнью, как Франциско Писарро, Кортес, Магеллан. Это одна такая группка. И «волнующееся море» человечества, которое состоит из пиявок-предателей. Это всё на одной плоскости – вот что удивительно.
Потому что это всё – работа с идентификацией «Я». Жизнь и смерть. Обычный человек, естественно, считает, что он выбирает жизнь, а Магеллан или самурай, или рыцарь, идущий в крестовый поход, – он по этой руке, протягивающей ему жизнь, бьёт, зёрнышки рассыпаются, он берёт другую руку, и в другой руке там камушки, которые свидетельствуют или символизируют, что он выбрал смерть. Но
