Отравленный памятью (СИ) - Манило Лина

— Отпусти меня, придурок! — ору, глядя на то, как Никита, запрокинув голову, истерически смеётся, захлёбываясь кашлем. — Он же издевается, как вы не понимаете?!

— Мы всё понимаем, но не марай руки, — шипит на ухо Фил. — Ты же понимаешь, что он уже не жилец. Думаешь, из таких подвалов выбираются? Да его найдут завтра, в лучшем случае, на помойке. Уймись, не бери грех на душу. Подумай о Кристине.

— И правда, — вклинивается Карл. — Не пачкайся, мальчик, не надо. Этим дерьмом всегда успеешь замараться, но будешь умным — не дойдёшь до этого.

— Что ты собираешься с ними делать? — Роджер подходит к Карлу вплотную.

Его друг молчит, словно размышляет о чём-то, а я, оттащенный Филом и Брэйном в дальний угол, зажатый между ними, пытаюсь отдышаться и привести мысли в порядок и успокоить дыхание. Слепая ярость клокочет во мне, сердце лихорадочно бьётся о покалеченные рёбра, и я борюсь с темнотой в глазах и болью.

За широкой спиной Роджера мне не видно Никиту, но я слышу его смех и какие-то вопли, больше напоминающие крики умалишённого. Такой человек не должен жить — это противоестественно, но и убить его своими руками не могу.

Потому что если убью его, стану таким же. Словно демон, живущий в этом белобрысом подонке, выйдет на волю и поселится на дне моей души, питаясь всю оставшуюся жизнь чужой болью, тленом и разрушенными судьбами других.

Я много дерьма совершил в этой жизни. Делал людей несчастными, плевал на заботу, рисковал собой, обманывал, но именно в этот момент, прижатый к стене, с тяжёлым срывающимся дыханием и ноющими костями, понимаю, что готов начать новую жизнь, в которой будет место памяти, но не будет — боли.

Эпилог

Через месяц

Никиты больше нет.

Никиты.

Больше.

Нет.

Он сдох. Исчез из нашей жизни на этот раз окончательно.

Бесповоротно.

И я этому рада. Мысль, что такую тварь не носит больше земля делает меня счастливой. Он повинен во многом из того, что никогда не смогу забыть. Да и простить не получится. Даже пытаться не стану, потому что есть в этой жизни вещи, которым нет оправдания.

Смерть моего деда.

Жуткая гибель Ксюши.

Да, пусть она была странным человеком, влюблённой до маниакального расстройства, но она не сделала никому ничего плохого.

Имел ли Никита право так поступать? Имел ли право проливать хоть чью-то кровь?

Нет.

Он всегда шёл по жизни, выискивая выгоду, наплевав на тех, кому причинил зло и стал причиной их горя. Но расплата нагнала и его, такого смелого и беспринципного.

Интересно ли мне, как именно он погиб? Нет. Мне вообще неинтересно, что было в моём прошлом. Сейчас я постепенно привыкаю к тому, что нет в моей жизни человека, который мечтал отравить каждый мой день. Радуюсь, что Женечке больше никто не угрожает, а значит мне больше никогда, ни при каких условиях не придётся убегать.

И этому я счастлива. А всё остальное — прошлое, будущее — меня не волнуют. Важно лишь "здесь" и "сейчас".

— Визжать не будешь? — Сидящий напротив Брэйн раскладывает на столе передо мной всё необходимое для будущей татуировки. — Всё-таки первый раз... готова к паре часов неприятных моментов?

Я улыбаюсь, потому что такой смелой и сильной не чувствовала себя очень давно. Да никогда не ощущала себя более уверенной и решительной, чем в эту самую минуту, сидя в кресле напротив гиганта-татуировщика.

— Не переживай, обещаю вести себя хорошо.

Брэйн ухмыляется, чуть заметно кивает головой и надевает на руки чёрные перчатки.

— Значит, с эскизом определились? — спрашивает, указывая квадратным, покрытым лёгкой тёмно-каштановой щетиной, подбородком на лежащий рядом планшет.

В медового оттенка глазах пляшут лукавые чёртики, но он сохраняет бесстрастное выражение лица, словно хирург перед важной операцией.

— Всё верно.

На экране гаджета нарисованный Филином возрождающийся из пепла Феникс с огненными крыльями и горящими изумрудными глазами. Это мы с Арчи — двое сгоревших дотла, но восставших из пламени, чтобы жить дальше, несмотря на любые препятствия и болящую память внутри каждого из нас.

— Отличный, кстати, эскиз, — уголок пухлых губ Брэйна чуть подрагивает и стремится вверх. — Не зря Филину в художке великое будущее пророчили. Приступим?

Киваю и набираю полную грудь воздуха.

— Не бойся, страх самый плохой советчик в нашем деле, — ласково, что для Брэйна почти не свойственно, говорит татуировщик. — Расслабься, тогда всё будет восприниматься значительно проще.

Жаль, Брэйн строго-настрого запретил мне пить перед сеансом, потому что вот именно в этот момент больше всего жалею, что не напилась в хлам. Страшно же, кто бы только знал, насколько. Но фиг я кому об этом скажу.

— Я постараюсь, просто у меня такое чувство, что с появлением рисунка на моём теле стану совсем другой. Словно изменюсь безвозвратно. Перемены всегда волнительны.

Брэйн хмыкает и растягивает губы в улыбке.

— Да ты, Крис, философ.

— Это просто нервное. Волнуюсь, вот и горожу всякую чушь.

— Расслабься, — напоминает ещё раз Брэйн и достаёт пузырёк с какой-то белой жидкостью. — Я не инквизитор.

Протирает кожу на внутренней стороне моего предплечья сначала антисептиком, после мутно-белой эмульсией и "приклеивает" предварительно распечатанный эскиз. Несколько секунд и рисунок запечетлевается на моей коже. За этим процессом очень интересно наблюдать, а за Брэйном, чьи движения отточены до автоматизма, приятно вдвойне.

— Обычно девочки в первый раз начинают с чего-то попроще, — говорит, беря в руку машинку. — Веточки лаванды, цветочки, милые сердечки, простые надписи замысловатым шрифтом. А тут феникс.

— Знаешь, никогда не чувствовала себя обычной девочкой, которой по сердцу милые сердечки.

— Ну и хорошо, так интереснее.

Брэйн включает машинку и, шаг за шагом, миллиметр за миллиметром на моей бледной коже появляется рисунок, о котором мечтала всю свою жизнь. Просто, наверное, не знала об этом.

Больно жутко, но я терплю, потому что пообещала себе быть сильной. Да и перед Брэйном будет неудобно — клялась же не визжать.   А ещё с дуру отказалась от анестезии, и теперь аж в ушах стреляет. Цепляюсь свободной рукой за подлокотник и сжимаю его до хруста в суставах. Я выдержу, выдержу, чего бы это ни стоило.

Татуировщик весь сеанс бросает на меня красноречивые взгляды, но я отрицательно машу головой, потому что не намерена сдаваться и отступать в середине пути. Лучше сделать всё сразу, единым махом, ибо больше, знаю, не выдержу и второй раз сюда не вернусь.

Напоминаю себе, что я женщина, перенесшая тяжёлую беременность и роды, поэтому обязана выдержать, хоть и хочется кричать, а ещё лучше пнуть Брэйна в татуированную лысину и с дикими воплями сбежать. Но нет, я больше никогда не буду бегать, что бы ни случилось.

— Живая? — доносится сквозь шум в ушах голос Брэйна. — Побледнела так.

Открываю глаза и вижу улыбающееся лицо татуировщика.

— Не уверена. — Не узнаю собственного голоса, но, судя по рисунку на руке, работа окончена.

Неужели справилась?

Ух ты!

Я ведь молодец всё-таки! Герой ведь, да?

— Умница, на самом деле. — Брэйн откладывает машинку в сторону и снимает чёрные перчатки. — Не ожидал.

— Было больно, врать не буду, адски больно, но я выдержала!

Мне хочется вскочить на ноги и прыгать до потолка, потому что счастье и гордость распирают изнутри. Кажется, что в этой боли, что испытала за несколько минувших часов, исчезла, растворилась прошлая я. Кристины, которую кто-то обижал, вытирал о неё ноги и угрожал её ребёнку больше нет. Теперь не её месте появилась гордая и независимая Крис, которая будет сама решать, что делать и как жить.

— Спасибо тебе, Павлик.

Брэйн хмурится, но через секунду улыбка расцветает на его довольно красивом лице, хоть при первом взгляде татуировка на голове и производит шокирующее впечатление. В карих глазах загорается весёлый огонёк, и он произносит: