Анна Леопольдовна - Игорь Курукин

Спустя почти 300 лет невинность цесаревны выглядит не такой уж очевидной, но как бы ни был неприятен Елизавете разговор, состоявшийся тем осенним днем 1741 года, трудно было предъявить ей конкретные обвинения. Шведского посла уже давно не было в России, и все упреки в контактах с представителями враждебной державы она могла решительно отвергать; визиты Шетарди продолжались уже целый год и никаких последствий не имели. Никаких «сигналов» на офицеров-заговорщиков не было. В 1741 году у Тайной канцелярии вообще было немного работы — большей частью по делам о ложном произнесении «слова и дела». Информацией же о «солдатских» связях Елизаветы ни правительница, ни Остерман не располагали — во время последней встречи принцесс-соперниц о них не было и речи.

И всё же Анне стоило бы насторожиться и лично «разведывать дела» соперницы, ибо, как писал Бальтазар Грасиан, «в иных одно простосердечие, а в прочих предосторожность надобна». Но она предпочла остаться «простосердечной». Елизавету же эта беседа, должно быть, подтолкнула к немедленным действиям. Может, ей и удалось убедить правительницу в своей невиновности (та даже якобы послала к Остерману человека — передать, что Елизавета «ничего не изволит ведать»), но Лестоку грозил арест. Опыта конспирации у гренадеров не было, а Елизавету поддерживала далеко не вся гвардия — у нас нет данных о выступлениях в ее пользу в рядах измайловцев и конногвардейцев. (Кстати, в ночь переворота цесаревна отправилась из своего Смольного дворца на полковой двор пре-ображенцев, хотя рядом с ее резиденцией находились казармы Конной гвардии438.) Дела Тайной канцелярии показывают, что не все служивые из других привилегированных частей одобряли совершённый преображенцами переворот. «Честь себе заслужили тем, что пришед в ношное время во дворец и напали на сонных с ее императорским величеством», — осуждал их семеновский гренадер Алексей Павлов, а его сослуживец Максим Судаков называл героев переворота «бунтовщиками и стрельцами»439.

В тот же день 23 ноября, по сообщению «Краткой реляции», Елизавета послала за гренадерами, которые заверили ее в своей готовности. В эти дни преображенцы не дежурили, а потому не стояли в дворцовом карауле. Утром 24-го один из заговорщиков, Петр Сурин, отправился во дворец договариваться с несшими охрану солдатами Семеновского полка. Согласие было достигнуто, и гренадер предупредил солдата Степана Карцева: «…в сию нощь будет во дворец государыня цесаревна», — о чем сам Карцев сообщил в 1742 году при приеме в Лейб-компанию440.

Последним толчком к перевороту стало поступившее в гвардейские полки как раз 24 ноября повеление принца Антона быть «к походу во всякой готовности»: гвардии предстояло поздней осенью отправляться из столицы на финскую границу441. Этот приказ едва ли был вызван какими-либо опасениями по поводу заговора — отправить на фронт две тысячи гвардейцев Анне рекомендовал сам главнокомандующий, фельдмаршал П. П. Ласси, и она его доклад одобрила: «Быть по сему»442. Незадолго до этого кабинет-министр М. Г. Головкин также подал Анне Леопольдовне представление о необходимости начать активные военные действия в Финляндии (благо тамошние болота замерзли) и предлагал отправить экспедиционный корпус на Фридрихсгам, чтобы «в тишине» подойти к шведской крепости и взять ее лихим штурмом.

Двадцать четвертого ноября переворот «созрел». Но цесаревна не сразу отправилась в гренадерскую казарму. Сначала, присягнув Елизавете в ее дворце, туда пошли главные инициаторы предприятия во главе с Грюнштейном — солдат необходимо было подготовить к приезду главных действующих лиц. Затем Лесток с помощью своих агентов во дворце удостоверился в том, что правительница ни о чем не подозревает, и встретился с французским дворянином из свиты Шетарди, от которого получил (как засвидетельствовали оказавшийся в том же доме придворный ювелир Позье и сам Шетарди) две тысячи рублей для раздачи солдатам. Французский дипломат не слишком щедро финансировал цесаревну; прусский посол Мардефельд сообщил в Берлин, что Елизавете пришлось заложить свои драгоценности443. После десяти часов вечера Лесток покинул дом купца, и следующие два часа были посвящены приближенными Елизаветы последним приготовлениям к перевороту. Вероятно, тогда и был составлен «памятный реестр» для ареста сторонников Анны Леопольдовны, о котором упоминает «Краткая реляция».

Ни военные, ни гражданские власти в столице 24-го числа ни о чем не подозревали. Принц Антон подписывал очередные доклады Военной коллегии. В Тайной канцелярии допрашивали ложно объявивших за собой «слово и дело» солдат Вятского и Нижегородского полков. Двор Анны Леопольдовны веселился на последнем в это царствование балу, устроенном в честь именин статс-дамы, жены кабинет-министра Екатерины Ивановны Головкиной. Шетарди в очередной депеше в Париж обещал выяснить, не является ли «партия» Елизаветы «порождением фантазии».

«Назначенцы» Анны — командиры гвардейских полков — не проявили активности ни в ее пользу, ни в пользу Елизаветы. Начавшееся следствие не смогло установить никакого «шпионства» и «разведывания» со стороны семеновского майора Никиты Соковнина, генерал-адъютанта принца Антона полковника Федора Воейкова; статский советник и обер-секретарь Сената Авраам Сверчков, близкий к М. Г. Головкину, категорически утверждал, что не имел отношения к планам министра по изменению порядка престолонаследия.

Между тем, прибыв вместе с М. И. Воронцовым и Лестоком в казармы, Елизавета застала там уже подготовленных к ее появлению солдат. Любимица гвардии знала, как с ними говорить. «Знаете ли, ребята, кто я? И чья дочь?» — воспроизводит ее первые слова проповедь новгородского архиепископа Амвросия, произнесенная в дворцовой церкви 18 декабря 1741 года. Затем принцесса обратилась к гвардейцам за помощью: «…Моего живота ищут!»

Верных присяге оказалось немного; за Елизавету выступили большинство унтер-офицеров (В. Храповицкий, Н. Скворцов, П. Щербачев, И. Блохин, В. Вадбольский, М. Ивинский, Ф. Хлуденев, Е. Ласунский, С. Шерстов, Ф. Васков, И. Козлов, Г. Куломзин), которых, по иронии судьбы, отобрал в образцовую роту сам принц Антон444. Опытные служаки — у большинства гвардейский стаж составлял более десяти лет — сумели быстро организовать гренадеров, арестовали единственного дежурного офицера подпоручика Берхмана. Были взяты под стражу также гвардейцы, которым принц Антон поручил надзор за самой Елизаветой; в феврале 1742 года П. Хахин, А. Ходолеев и А. Мошков указывали на свои заслуги во время переворота: «…брали сержанта Обиручева»445.