Анна Леопольдовна - Игорь Курукин

Расправа над поверженными соперниками проходила во вполне традиционных рамках: опала министров сопровождалась устранением их «конфидентов». Были арестованы некоторые офицеры Семеновского и Преображенского полков (майоры И. Альбрехт, Н. Стрешнев, Н. Соковнин, В. Чичерин); другие, в том числе капитаны И. А. и Ф. А. Остерманы, М. Аргамаков, И. Путятин, были переведены в армию или отправлены в отставку. Их сослуживцы майоры П. Воейков, Ф. Полонский, Д. Чернцов, П. Черкасский уже 29 ноября получили приказы опечатать и описать имущество отца и сына Минихов, Головкина и Остермана, а наиболее ценные «пожитки» перевезти во дворец.

Первого декабря была образована комиссия по «описи пожитков и деревень» арестованных, а через два дня их движимое и недвижимое имущество было конфисковано. 12 декабря по делу арестованных «партизантов» бывшей правительницы была создана следственная комиссия во главе с А. И. Ушаковым и Н. Ю. Трубецким; в ее состав вошли также А. Б. Куракин, В. Я. Левашов, А. Л. Нарышкин и ряд других чиновников. Но еще 26 ноября Елизавета отдала первые распоряжения С. Ф. Апраксину о допросах Остермана и Головкина по наиболее интересовавшему ее вопросу о «проекте наследства»463. Подчиненные арестованных (И. О. Брылкин, канцелярист И. Дронов) тут же доложили обо всех подготовленных по делу документах, и следователи располагали точной информацией о роли каждого из опальных вельмож в этом неудачном предприятии.

Головкин и Остерман признали свою вину, в чем Елизавета могла лично убедиться, присутствуя на допросах. Ее интересовали и поступавшие в адрес Анны Леопольдовны предостережения о заговоре, и организация слежки за ее собственным домом. Прочие обвинения (в подкупе со стороны иноземцев, «скрытии» завещания Екатерины I, предпочтении иноземцев при назначениях на должности и т. д.) носили откровенно риторический характер; как и годом ранее, когда шло следствие по делу о Бироне, результат был предрешен. Посланник Финч писал: «…следственная комиссия собирается для своих заседаний в самом дворце императрицы. Ее величество всегда сидит в покое рядом, откуда она всё может слышать, сама никому не показываясь, для того, чтоб (по ее собственным словам) помешать протекции или несправедливости». «Там поставили перегородку или ширмы, откуда, не будучи видимою, сама она может всё видеть, всё слышать и даже передавать тайно секретарю приказания, которых немедленно потребовали бы обстоятельства допроса», — передавал в Париж Шетарди. Впрочем, в состав комиссии под началом генерал-прокурора Трубецкого входили Ушаков, Куракин, Нарышкин, уже не раз участвовавшие в подобных процедурах.

Указ Сенату 13 января 1742 года предписал судить преступников; в реестр судей были при этом включены многие выдвиженцы «незаконного правления»: П. С. Салтыков, В. Ф. Hayмов, П. П. Воейков, Я. П. Шаховской. Уже через три дня был вынесен приговор. Миних был приговорен к четвертованию, Остерман, Головкин, Левенвольде, Менгден, Тимирязев — к «обычной» смертной казни.

Утром 18 января на эшафоте осужденные выслушали манифест о своих «винах», заключавшихся в поддержке «незаконного» правления Бирона и Анны Леопольдовны, «искоренении знатнейших фамилий» в годы царствования Анны Иоанновны, растрате казенных средств и «возведении» на должности чужеземцев. В момент, когда Остерман уже положил голову на плаху, все получили высочайшее помилование и отправились в сибирскую ссылку: Левенвольде — в Соликамск, Головкин — в Германг (Среднеколымск), Остерман — в Березов, на место преданного им много лет назад Меншикова; Миних — в спроектированную им для Бирона тюрьму в Пелыме. Остальные — сенатор В. И. Стрешнев, генерал М. С. Хрущов, майор-семеновец В. Чичерин, секретарь принца П. Грамотин — отделались переводом в армию или удалением со службы и ссылкой в свои имения.

Пятнадцатого февраля в Сенате Н. Ю. Трубецкой объявил следствие законченным; при этом частные бумаги и письма подследственных было приказано сжечь. Имущество осужденных — имения (например, Остерман владел более чем двумя тысячами крепостных душ в прибалтийских, подмосковных, украинских и прочих имениях), дома, загородные дачи — было быстро поделено. Дома Остермана в Москве и Петербурге «по наследству» перешли к новому канцлеру и главе Иностранной коллегии А. П. Бестужеву-Рюмину464. «Пожитки» нестеснительно выгребали из домов арестованных и свозили прямо в Зимний дворец. Имущество Миниха даже не стали перевозить — императрица решила осмотреть содержимое его «лично в означенном доме». Посмотреть было на что: в «Ведомостях» объявлялось, что, к примеру, у Миниха «оказалось одного серебра 700 пуд да золота 5 пуд», а у Юлианы Менгден, лучшей подруги и фрейлины правительницы, «явилось алмазных вещей на 300 тысяч, белья на 40 тысяч, а кружева на 20 тысяч»465.

Но поиски ценностей встретили препятствие: Остерман признался следователям, что за месяц до переворота, в октябре 1741 года, перевел через своих доверенных агентов, английских купцов Шифнера и Вульфа, крупные суммы в Англию и Голландию и разместил их у «банкера» Пельса: во-первых, чтобы его дети могли «ездить по чужим государствам для наук»; во-вторых, для возможного перевода денег обратно, «когда вексель низок», то есть получения выгоды от разницы курсов валют466. Фирма Шифнера и Вульфа была солидным торговым предприятием и давним агентом русского правительства на западноевропейском рынке, а банкирская контора «Пельс и сыновья» — их поручителями и компаньонами по операциям с продажей русских казенных товаров. При их посредничестве сбывались крупные партии поташа, железа, ревеня; они же брали подряды на поставку серебра на российские монетные дворы и сукна для армии467. Коммерсанты сообщили властям необходимую информацию, благодаря которой можно представить себе бюджет и обороты пользовавшихся их услугами вельмож: самого Остермана, Миниха и Головкина.

Оказалось, что министр уже давно переводил свои деньги за границу — очевидно, и в расчете на проценты, и с целью уберечь свои средства при возможных переменах придворных «конъектур». Происхождение некоторых переводимых сумм не поддается объяснению (например, пять тысяч рублей от Я. Евреинова или 5400 рублей «от тайного советника фон Крам»), но в основном они состояли из вполне законных доходов от лифляндских и прочих вотчин. В среднем за год на счет Остермана поступало около 100 тысяч рублей. Владелец постоянно снимал со счета деньги на закупку необходимых вещей (вин и другой «провизии», тканей, посуды, драгоценностей, географических карт и пр.); небольшие суммы шли в адрес родственников (например, свояка, князя И. А. Щербатова) и других лиц. В итоге иногда приход равнялся расходу, как в 1741 году.