Предсмертные слова - Вадим Арбенин

«Король репортёров», весёлый и неутомимый дядя Гиляй, известный знаток России и Москвы, поэт и писатель ВЛАДИМИР АЛЕКСЕЕВИЧ ГИЛЯРОВСКИЙ, старый, почти оглохший и почти ослепший, сказал навестившему его у смертного одра в Столешниках другу Николаю Морозову: «Я приберёг бутылку старого шампанского „Аи“ на самый торжественный случай. Когда мне станет уж совсем плохо, я соберу вас всех, близких мне, сам открою бутылку, налью каждому из вас по бокалу, произнесу тост и с поднятым искристым бокалом, весело, радостно сойду на нет. Довольно было пожито. Мне легко будет на росстанях». Увы, бутылка со старым «Аи» так и осталась нераскупоренной — у Гиляровского не достало сил даже открыть её.

ИЛЬЯ ИЛЬФ (ИЛЬЯ АРНОЛЬДОВИЧ ФАЙНЗИЛЬБЕРГ) умер, как и Чехов, от чахотки. Перед смертью, лёжа на диване у себя в Лаврушенском переулке, он попросил у жены шампанского, взял в руки бокал и, как и Чехов, тоже сказал по-немецки: «Ich sterbe…» («Я умираю…») Как и Чехов, милый, скромный, чахоточный Илья Ильф носил пенсне и был столь же остроумен и ироничен. Правда, по словам его дочери Александры, отец сказал жене перед смертью: «Завещаю тебе Сашеньку…»

«Geh und bete», — опять же по-немецки кричал «последний русский романтик» АПОЛЛОН АЛЕКСАНДРОВИЧ ГРИГОРЬЕВ издателю Стелловскому, которому задолжал денег, и денег немало. По пустой, почти без мебели, квартире в доме Соболевой в Гусевом переулке, близ Измайловского моста, которую снимал этот замечательный поэт, раскиданы были штофы из-под водки и спирта, флаконы из-под одеколона и бутыль из-под керосина — Григорьев «пил мёртвую, пил без перерыва», желая «допиться до адской девы».

Однако зябко… Сердца болиКак будто стихли… водки, что ли?

«Geh und bete», — тыкал он пальцем в пустую стену комнаты. Должно быть, хотел спрятаться. Или почувствовал смерть и желал уйти с глаз долой, умереть, как умирают собаки. Буквально несколько дней назад его, совершенно больного душевно и телесно, вновь, в который уж раз, освободили из долгового отделения. Долги в сумме 400 рублей ассигнациями заплатила за него некая вдовая генеральша Бибикова, второстепенная писательница и актриса-любительница, и заплатила не вполне бескорыстно: она хотела, чтобы Григорьев «исправлял её сочинения». А ещё, вероятно, хотела по дешёвке купить права на его сочинения. В Петербурге говорили, будто бы после освобождения из долговой тюрьмы «Тарасовка» поэт бросился перед вдовой на колени посреди запруженной прохожими набережной Фонтанки. «Geh und bete» («Идите и просите»), — кричал Стелловскому Григорьев, «неряха и пьяница, безобразник и гитарист», прозванный в литературной среде «странствующим русским Гамлетом с профилем Шиллера». Впрочем, какой принц из московского мещанина, к тому же и коллежского асессора?!

Российский император ПАВЕЛ ПЕРВЫЙ прибег в этом случае к более благозвучному французскому языку. Когда толпа пьяных гвардейских офицеров-заговорщиков, держа шпаги наголо, ворвалась в его спальню со словами: «Вы арестованы, Ваше Величество!», он «сиплым голосом, кривляя ртом и шеей», ответил им: «Арестован! Что это значит — арестован? Вы меня можете убить, мерзавцы, но я умру вашим императором! Я — Помазанник Божий… Самодержец Всероссийский!» На что огромный ростом, «с диким выражением лица» шталмейстер Николай Зубов, «в своём роде мясник», ответил государю по-русски, ударив его по руке: «Чего ты так кричишь?» Возмущенный Павел оттолкнул руку Зубова, и тогда тот правой рукой, в которой держал тяжёлую золотую табакерку, ударил его в левый висок. Государь потерял сознание и упал. Француз-камердинер Зубова вскочил обеими ногами на его живот, а Зубов, сняв висевший на кровати шарф государя, задушил им его. «Воздуху… Воздуху…» — были последние слова императора. Буквально за полтора часа до этого, после ужина с государыней, он, смеясь, сказал генералу Кутузову, взглянув на себя в зеркало: «Странное стекло, я вижу в нём свою шею свёрнутой». А чуть позднее, выходя от чернокудрой княгини Анны Петровны Гагариной (мальтийский рыцарь свято хранил обеты супружества и возвращался от своей платонической фаворитки в кальсонах, белом полотняном камзоле и ночном колпаке!), сказал ей: «Завтра падут на плахе головы!» Ан нет, прежде пала его собственная голова. С неугодным царём было покончено. В ту же ночь дежурный камер-фурьер сделал в своём журнале следующую отметку: «Сей ночи, в первом часу, с 11-го на 12 число марта 1801 года, скончался скоропостижно в Михайловском замке государь император Павел Петрович…» Наследник Александр, обливаясь слезами, объявил семёновскому караулу: «Батюшка скончался апоплексическим ударом». Граф Пален подошёл к нему: «Довольно быть ребёнком. Ступайте царствовать, покажитесь гвардии!» Было покойному императору и последнему гроссмейстеру Мальтийского ордена Павлу Петровичу 47 лет. Именно столько бронзовых букв — 47 — насчитывается в надписи на фризе рокового Михайловского замка. В этот замок-крепость он изволил въехать всего за пять недель до кончины, предварительно повелев окрасить его в ярко-розовые тона, цвет парадных перчаток фаворитки Анны Гагариной. Так вот, на фризе замка написано: «Дому Твоему подобаетъ святым Господня въ долготу дней!» И юродивая со Смоленского кладбища прорекла: «Сколько букв в сей надписи — такова долгота лет и императора Павла». Не верите? А ну-ка, пересчитайте тогда буквы.

Светлейший ПОТЁМКИН-ТАВРИЧЕСКИЙ перед смертью тоже поминал Зубова. Дался он им! В Яссах постигла князя потная молдаванская лихорадка, но он, вопреки советам врачей, решил убраться оттуда восвояси. Был Григорий Александрович довольно весел и утешал себя мыслью, что навсегда оставил «гроб свой», как он называл Яссы. «По крайней мере умру в моём Николаеве», — заметил он перед отъездом. В полдень шестиместная карета, запряжённая восьмериком, с форейторами, выехала из Ясс, но на 38 версте, посередь молдавских степей, «великолепный князь Тавриды ощутил умножение телесной слабости» и велел остановиться: «Стой, кони! Боже мой! Боже мой! Будет теперь… некуда ехать… некуда ехать… Наездились уже… Я умираю! Жарко, душно! Выньте меня из кареты. Положите на траве. Хочу умереть в поле, на чистом утреннем воздухе, под открытым небом». Его вынесли и осторожно уложили на разостланный ковёр подле просёлка. Он спросил спирту и намочил им голову. Любимая племянница князя, графиня Александра Васильевна Браницкая, камергер-фрейлина и статс-дама, ехавшая с ним на правах любовницы, подложила ему под голову кожаную подушку и слышала последние слова дяди: «„Он“ отошёл от меня…» — «Кто „он“»? — спросила Браницкая. «Дура, да Зубов же это, Зубов, не по зубам ему строить империю… А там помешают…» «Ночному императору», как его бывало за глаза величали, вдруг привиделся Платон Зубов. Графиня Браницкая положила на грудь светлейшего дяди образок. «Наклонись ко мне, — прошептал он. — Слушай… Дай мне руку… вот так… Скажи государыне… Я вырву этот „больной зуб“… Боже… опять… опять эти страдания…» Он шевельнул рукою: «Простите меня, люди… за всё простите». Затем сильно вздохнул, раза три зевнул, широко открыл зрячий глаз и покойно, незаметно умер, как гаснет свеча без малейшего ветерка. Браницкая бросилась ему на грудь, уверяя всех, что он ещё жив. «Закрыть бы глаз ему», — поднял её доктор Санковский. Стали шарить в его камзоле, хотели найти империал, но тщетно — карманы богатейшего человека России были пусты. Конвойный казак вытащил из своего кафтана тяжёлый медный пятак с датой «1791» на нём, им и накрыли единственный зрячий глаз светлейшего. Князь, владевший миллионами, умер как бедняк, на траве, посреди степей. Место смерти «при спуске с горы между селений Резины и Волчинцов в ясском округе» обозначили казацким пикетом с воткнутыми копьями, только и всего. Потому-то оно поначалу и затерялось. Незадолго до смерти Потёмкин присутствовал в Галаце на похоронах принца Карла Вюртембергского и, выходя из церкви, расстроенный и огорчённый, по рассеянности сел вместо своих дрожек в пустые погребальные дроги, приготовленные для усопшего принца. Бесстрашный князь, подполковник Преображенского полка, тогда в ужасе выпрыгнул из них. Екатерина Великая столь была опечалена известием о смерти Потёмкина («Меня как обухом по голове ударило»), что даже от карточной игры на время отказалась.