Конец российской монархии - Бубнов Александр Дмитриевич

«Помни больше всего, что ты — самодержец» — этой фразой переполнены все ее письма в Ставку к царю.

Вместо попытки более реального сближения монарха с его народом путем привлечения последнего к управлению государством была создана бездна, которая в конечном результате поглотила династию…

Параллельно с чувством какой-то обидной отчужденности от русского общества в жизни императрицы Александры Федоровны назревала едва ли еще не более глубокая трагедия, лишавшая молодую царицу как личного счастья, так и всякой надежды когда-либо восторжествовать над тем холодным отношением, коим она была окружена на своей новой родине.

Судьба в течение ряда лет не посылала ей сына; когда же наконец в июле 1904 г. родился цесаревич Алексей, то он оказался пораженным неизлечимой болезнью, имевшей свои корни в роковой наследственности матери. Болезнь, которою от рождения стал страдать наследник, известна в медицинской науке под названием «гемофилия»; она характеризуется крайнею непрочностью сосудов и отсутствием в крови больного нормальных свойств свертывания. При таких условиях даже ничтожный ушиб способен был вызвать обильное кровотечение, которое могло привести к смертельному исходу.

Сама императрица, как и ее дочери, этой болезнью не страдали, отличительное же свойство ее — передаваться лишь в мужском поколении. Но с тем большею силою поразила эта болезнь единственного сына императрицы — наследника русского престола.

Никакие медицинские силы не способны были обеспечить здоровья цесаревичу Алексею, и его жизни, таким образом, угрожала постоянная опасность. В этой обстановке несчастная мать, проявлявшая всегда склонность к религиозному экстазу, обратилась к помощи церкви. Но одинаково бессильными оказались как ее собственные молитвы, так и представительство перед небом тех духовных лиц, на высшую силу коих она рассчитывала. Императрице оставался лишь один неиспытанный еще путь — путь таинственного мистицизма.

В период напряженной борьбы с общественными течениями за сохранение принципа самодержавия и одновременного переживания царской семьей факта болезненного состояния цесаревича Алексея в столице появился человек, которому суждено было сыграть исключительно роковую роль в жизни России и ее последнего монарха.

Имя ему — Григорий Ефимович Распутин.

Это был ловкий сибирский мужик, много видевший на своем веку и, главное, привыкший играть на религиозно-мистических струнах людей. Пользуясь расслабленностью тогдашнего столичного общества, Распутин сумел, переходя из одного кружка к другому, добраться до придворных сфер и добиться сначала на нейтральной почве встречи с царем и царицей.

По свидетельству близко стоявших ко Двору лиц, встреча эта произвела на царя и особенно на царицу незабываемое впечатление.

Видя холодное, а частью даже враждебное отношение к себе и своему супругу интеллигентных кругов, императрица Александра Федоровна давно уже жаждала ближе подойти к простому народу. Она рассчитывала из этой среды услышать то слово, которое укрепило бы ее веру в любовь и преданность к царской семье простых русских людей.

И вдруг это слово было сказано. Льстивым и ложноискренним тоном хитрый мужик вливал в душу императрицы бальзам, составленный из слов, которых давно ожидало ее исстрадавшееся сердце.

Но совсем заворожил Распутин императрицу тогда, когда в заключение своей беседы убежденно произнес: «Сын твой будет жить, и, вообще, пока я с вами, не будет вам ничего худого. Поверьте только в меня».

И она поверила. С тех пор, чем больше было на Распутина наговоров и доносов, тем крепче закаливалась вера в него царицы, а за ней и ее царственного супруга…

Распутин часто призывался во дворец к постели больного мальчика, и ему, по-видимому, удавалось облегчить страдания маленького цесаревича.

Человек этот, несомненно, должен был обладать большою силою внушения, которою в таких случаях и пользовался. При этом внешние приемы его влияния были всегда немудрены, и рассказывают, что однажды ему удалось приостановить развитие болезни, укрыв цесаревича своим старым, изодранным полушубком, которым он пользовался в более ранний период своей жизни.

Перед императрицей блеснул, таким образом, луч надежды на исцеление ее единственного сына — наследника престола великой страны.

Но почему ограничивать сферу влияния «посланного ей Богом человека» одним наследником? Почему не распространить эту высшую силу и на столь же дорогого ей мужа-императора, который так нуждается в поддержке и добрых советах?

Была переступлена и эта грань. Вера императрицы в «святого старца» начала крепнуть и шириться. Вскоре эта вера стала слепой, глубоко наивной, почти безумной…

В своих письмах государю, относящихся к 1915 г., Александра Федоровна советует ему почаще и, конечно, перед всяким трудным разговором и решением причесываться маленькой гребенкой, принадлежавшей ранее Распутину.

Столь же полезным она считает держание время от времени в руках палки, которую тот же Распутин привез царю с Нового Афона как особое благословение…

С радостью сообщает также она в третьем письме, что Распутин подарил ей образ с колокольчиком, чтобы предупреждать насчет тех, кто неправеден, и чтобы не дать им приблизиться к царице.

«Я буду его чувствовать и таким образом охраню от них тебя», — добавляет императрица…

Гнусная людская клевета тесно сплела личное имя императрицы Александры Федоровны с именем Распутина, далеко не отличавшегося чистотой своих нравов.

Но эта клевета достаточно раскрыта и опровергнута, почему на ней уже не приходится останавливаться.

Слишком далеки были настроения и психология императрицы от грязи распутинского жития, и этот человек мог сохранить свое влияние на царицу, лишь тщательно скрывая свое настоящее лицо.

«Святой черт» — так охарактеризовал его двуликость один из достойных его противников — беглый монах Илиодор (он же Труфанов)[141].

Несколько больше внимания придется уделить другой клевете, которою императрица в период мировой войны обвинялась в государственной измене и в стремлении довести Россию до сепаратного мира с Германией. Эта клевета столь же категорически опровергается опубликованной ныне перепиской между царской четой, каковая определенно рисует императрицу пылкой патриоткой, горячо стремившейся обеспечить России возможность успеха в грандиозной войне.

Пищу же для злостных для нее выпадов, вероятно, давали те сношения личного характера, которые она не прекратила со своими родственниками в период войны.

Но сгустившиеся около имени императрицы слухи об измене поучительны в том смысле, что ими хорошо характеризуются те настроения, кои царили в этот период времени в самых различных кругах русского общества.

Слово «измена» стало с особою охотою подхватываться с началом наших военных неудач 1915 г. Изменников и предателей искали повсюду весьма усердно, особенно же среди инородческого населения всех местностей, составлявших театр военных действий. Некоторые недобросовестные деятели того времени создавали себе на этом карьеру, и их преступная работа глубоко отражалась на ни в чем не повинном населении.

— Для меня, — говорил в период нашего отступления один из таких «искоренителей» измены, — всякий инородец, которого я обнаружу идущим или стоящим лицом к противнику, — предатель, заслуживающий самых жестоких репрессий.

Шпиономания не щадила никого, и самые нелепые и гнусные обвинения возводились на людей с безупречными именами. Особенно доставалось военачальникам и деятелям разных ступеней, имевшим немецкие фамилии; их называли «внутренними немцами», и положение их иногда становилось настолько невыносимым, что они должны были себе искать защиты в просьбах об изменении выдававших их происхождение имен и фамилий.

Покровителем этих «внутренних» или, правильнее, русских немцев при Дворе считали министра Двора графа Фредерикса. Но едва ли это правильно. Граф Фредерикс более всего покровительствовал своим прежним однополчанам — офицерам лейб-гвардии конного полка, которые и занимали в подведомственном ему учреждении разного рода посты. Что же касается русских немцев, то, насколько мне известно, их служба Родине была в массе всегда лояльной и вполне безупречной. Так как необоснованные обвинения вносили в армию и население большую смуту, то понадобился даже особый приказ великого князя Верховного главнокомандующего Николая Николаевича, требовавший прекращения этого вредного явления.