Граф Аверин. Колдун Российской империи - Виктор Фламмер (Дашкевич)

— Как долго он умирал? Вскрытие проводили?

— Да какое вскрытие, побойтесь Бога, ваше сиятельство! Разве не ясно, от чего он помер? Разве с таким люди живут?

Аверин мысленно выругался. Эти, с позволения сказать, полицейские, даже не озаботились провести судебную экспертизу. Придется звонить в город. Как минимум надо узнать, сажали Дубкова на кол еще живым или уже мертвым.

— Крови под телом было много?

— Да немного совсем. Там песок еще, сколько впитало, неясно.

Зато Аверину было ясно. Осматривать место преступления придется самому. Небольшое количество крови означало, что либо жертва была уже мертва, когда проводилось сие действо, либо убили ее где-то в другом месте.

И тащили вместе с колом? М-да…

— Вы говорили о подозреваемых, — напомнил он.

— Да-да. Я уверяю вас, дело совершенно ясное. Это пока они запираются. А кто не запирается? А? В остроге все как один невиновные сидят, — Сурков рассмеялся.

— Ну так? — Аверин наклонил голову.

— Так Петр Устюгов это. И сыновья его. Кому еще?

— А почему вы на них думаете? Есть свидетели?

— Да зачем. Ну сами посудите. Я вам расскажу сейчас. Господин Дубков, он был человек у нас тут заметный. Благодетель. Благотворительностью занимался, местной школе доску для черчения подарил. Облагораживал всё, дорогу сделал. Он же дачи тут строит. Строил в смысле.

— Дачи? Это какие дачи?

— Ну, такие. Для городских. Чтобы приезжали отдыхать. Сами же знаете, какие у нас тут места. Озера, воздух, лес. И от города совсем недалеко. Ну вот, строил он дачи. А арендаторам это, само собой, не нравилось.

— Выходит, — начал понимать Аверин, — он землю у местных помещиков скупал под дачи?

— Ну да, — обрадовался Сурков, — да там и земля-то бросовая, одна капуста да морква на ней растет. Но арендаторы очень злились. Веками, говорят, наши предки тут жили. Они свои овощи и мясо на рынки в город возили. А теперь им надо съезжать и другое место искать. А что искать? Вон, до самой Ладоги, места-то сколько? Хотя, конечно, по-человечески я их понимаю, да. Но бунтовать?

— А что, бунтовали?

— Ну а как же? Я о чем толкую. Выходили с транспарантами, копали канавы, чтобы техника строительная не проехала. Экскаватор перевернули.

— Ну, одно дело экскаватор перевернуть, а другое — зверское убийство, вы не находите?

— А вы дослушайте, ваше сиятельство, — улыбнулся Сурков. — Недели три назад это было. Приехали дом Устюговых сносить. А их там пятнадцать человек, мал мала меньше. И они засели в этом доме, мол сносите с нами. Ну рабочие поковырялись, да уехали. А ночью дом полыхнул. Нет, я не утверждаю, что поджога не было, но где доказательства? Нету их, — Сурков хлопнул ладонью по столу. — В чем были они, в том и выскочили. А через два дня погорельцы и еще всякие недовольные возле Колтушского озера шоссе перекрыли. Требовали найти и наказать виновных и стройку прекратить. Встали цепочкой из живых людей и стояли с утра. И пока нам доложили, пока мы доехали… В общем, из-за поворота паренек выезжал, молодой совсем. Машина хорошая, «Ладога», как у вас, но постарше. Ну и не заметил их. Любку Устюгову на месте убило, еще двоих, детей ее, разбросало и покалечило. В больнице они сейчас. В благотворительной, князей Всеволожских. Парнишка как увидел, что натворил, так убивался, так убивался, бедный. Всё деньги им совал. Да только Петр не взял у него ничего. Он вообще стоял на коленях на обочине и выл до вечера, как зверь. Потом сыновья его увели.

Сурков печально вздохнул.

— Ну вот теперь скажите, Гермес Аркадьевич, кто еще мог Дубкова порешить, а?

Определенная логика в словах пристава присутствовала. Но Аверин давно привык, что не всё, что крякает, — утка. Взять, к примеру, Синицына. И в этом деле обязательно нужно разобраться. Если Петр Устюгов виновен, то участи его Аверин не завидовал.

— Вы поаккуратнее с обвинениями, — на всякий случай предупредил он, — это особо тяжкое. Сами знаете, чем такое карается. А если сожравший Устюгова див, заполучив память, укажет на его невиновность? Вы же по этапу и пойдете.

— Да некому больше, — махнул рукой Сурков, — да я и не дурак. Не бьем его, кормим хорошо. Жду, пока совесть заест. Священник к нему утром вот приходил. Он же не бандит, Устюгов-то. Разум от горя помрачился просто.

— Значит, он у вас под арестом. Могу я с ним поговорить?

— Да, конечно, ваше сиятельство. Авериных здесь любят и уважают. Может, он вам покается.

— Тогда приведите его сюда. И вот еще что. Чем Устюгов вдову в качестве убийцы не устраивает? Она кого-то другого подозревает?

— Да, другого, вы не поверите, кого.

— Хм. И кого же?

— Сатану. Она утверждает, что ее мужа убил Сатана.

Петра привели быстро. Он зашел в приемную и уставился в пол.

— Снимите с него наручники. И оставьте нас.

— Но, ваше сиятельство, — начал было один из полицейских, но Аверин пристально посмотрел на него, и тот послушно полез за ключами.

— Ну, здравствуй, Петр, — поприветствовал Аверин.

— И вам не хворать, — пробормотал арестант, продолжая глядеть в пол.

— Ты не помнишь меня, Петр? Ты и твой брат конюхами работали в клубе «Вега». Я — Гермес Аверин.

— А-а-а… — Петр поднял голову, и глаза его заблестели, — ваше сиятельство, как же помню. Вы на Ласке катались, я ее чистил. Всегда вы и ваш брат щедрыми были.

Внезапно он рухнул на пол и принялся отвешивать поклоны:

— Ваше сиятельство, Гермес Аркадьевич! Возьмите Наташку, в поломойки возьмите! Воду с пола пить будет! Ноги вам целовать! Иначе на обочину ведь пойдет девка. Куда ей еще, с отцом-душегубом?

— Встань, Петр, — нахмурился Аверин, — ты что ли убил?

— Ваше сиятельство, — Петр удивленно поднял голову, — а вы что же, сомневаетесь?

— Я всегда сомневаюсь, работа такая. Так ты убил? Только честно. Скажешь правду — устрою судьбу твоей дочки.

Из глаз мужчины потекли слезы:

— Ну не убивал я. Клянусь, не убивал! Да ведь человек я, как человек может сотворить такое злодейство? Каюсь, хотел. Убить хотел. Топор даже носил, вдруг как встречу. Да где там. Они с нами одной дорогой не ходят. Но я всё на себя возьму. Если прикажете. Наташу только устройте. Пропадет. А мне терять нечего. Я думал руки на себя наложить, да грех это. Может, и лучше, если чертяка меня сожрет.

Он замолчал и добавил тихо, вытянув вперед голову:

— Вы же колдун, ваше сиятельство. Скажите, страшно это? Правда, что душе бессмертной конец? Тогда, может,