Пружина для мышеловки - Александра Маринина

– Да, именно о Забелине. Почему ему дали квартиру?

– Потому что… А, ладно, это уже не имеет значения.

У Куркиных была дочь, единственная и горячо любимая, но, к сожалению, не вполне здоровая. На языке медиков ее диагноз звучал: олигофрения в степени легкой дебильности. В школе девочка училась с огромным трудом, родителям неоднократно предлагали перевести ее в спецшколу для детей с задержкой развития, но Куркины не соглашались. Как это можно: признаться, что твой ребенок умственно неполноценный? Владимир Семенович пользовался своей властью, чтобы к Танечке в школе относились «по-особенному», то есть не вызывали к доске, не предупредив родителей хотя бы несколько дней, чтобы Анна Андреевна успела подготовить девочку и заставить ее вызубрить ответ наизусть. К контрольным начинали готовиться за месяц. Зубрить Таня не любила, и учиться тоже не любила, поэтому новые квартиры получили директор школы, завуч и классный руководитель, остальным учителям регулярно делались дорогие подарки, и этого хватало, чтобы Тане ставили хотя бы «тройки». А еще Таня Куркина очень любила прогуливать занятия в школе, болтаться с мальчишками и пить дешевое вино в подворотнях. Как многие страдающие олигофренией девочки, она рано сформировалась и к пятнадцати годам обладала пышной грудью и быстро растущим сексуальным аппетитом, который удовлетворяла всеми возможными способами.

Однажды домой к Куркиным пришел приятный молодой человек, Юра Забелин, который работал оперуполномоченным по преступлениям, совершенным несовершеннолетними, и рассказал, что Таню Куркину он буквально «снял» с иностранца, который уже заплатил ей деньги. Иными словами, Танечка занималась проституцией. Вот они, деньги, изъятые у девушки, – пятьдесят дойчмарок. К тому времени Таня с грехом пополам закончила школу и получила аттестат, который стоил ее отцу еще одной однокомнатной квартиры для сына директора школы. Ни о каком институте даже речи не было, равно как и о работе. На любой работе Танина умственная недостаточность моментально стала бы очевидной, а Владимир Семенович огласки не хотел. Он считал Танину болезнь позором, как считали в те времена позором любое психическое отклонение. Тане исполнилось восемнадцать, и хотя уголовной ответственности за проституцию в нашей стране тогда не было, ее можно было привлекать и наказывать в административном порядке. Например, посадить в камеру на тридцать суток и заставить мести улицы. И заодно отцу на работу сообщить. У ответственного работника Моссовета, члена партии, члена бюро горкома, – дочь проститутка, да еще валютная. Нет, это категорически недопустимо. И Юра Забелин такие вещи очень хорошо понимал. Он не хотел портить карьеру Владимиру Семеновичу, поэтому протокол оформлять не стал, писать в Моссовет тоже не стал, а просто пришел к родителям и по-человечески предупредил, что за дочкой надо смотреть получше. Больше он не сможет помогать Тане и прикрывать ее. Оказывается, Юра давно уже знает о Таниных «подвигах», многократно ловил ее за занятием проституцией, потому что занимался несовершеннолетними, но всегда с пониманием относился к высокой должности Таниного папы и спускал дело на тормозах, но теперь Тане исполнилось восемнадцать и заниматься ею будут совсем другие сотрудники. В этот раз девушке повезло, что Юра участвовал в общегородском рейде по предупреждению молодежной преступности и что она попалась именно ему, но на такие удачи в дальнейшем рассчитывать не приходится. Так что, дорогие родители, уж будьте так любезны, примите меру к тому, чтобы Таня вела себя, как говорится, «в рамочках».

Понятно, что потом был жуткий скандал, Владимир Семенович кричал на Таню и страшно бранился, Таня плакала и уверяла, что ничего такого не было, и иностранца никакого не было, и денег она ни у кого не брала. Отец тыкал ей в нос пятидесятимарочной купюрой, Таня же твердила, что видит ее впервые. Но кто ж ей поверит! Родители знали, что девочка мало того, что «слаба на передок», так и соврет – недорого возьмет.

Спустя несколько недель Забелин появился снова, озабоченный и расстроенный. Пышнотелая и хорошо одетая (папа-то при должности и возможностях) Таня продолжала резвиться в «Интуристе» и снова попалась. На этот раз сотрудники милиции проявили принципиальность, и Таню спасло только чудо: она, хоть и недалекого ума, но сообразила назвать имя Забелина, дескать, позвоните ему, он меня знает. Позвонили. Юра тут же примчался, долго уговаривал поймавших Таню оперативников, принес им три бутылки хорошего коньяку и Таню вызволил, предварительно убедившись, что протокол уничтожен. Конечно же, снова был скандал, и снова Таня все отрицала, и ей снова не поверили.

Благодарность Владимира Семеновича и Анны Андреевны не знала границ. Вернее, границы были, они расширились до размеров двухкомнатной квартиры, которую Моссовет выделил для ГУВД Москвы целевым порядком: для стоящего в очереди на улучшение жилищных условий Юрия Забелина. С очередью, в которой Забелин вовсе даже и не стоял, Куркин тоже вопрос решил. А Таню быстренько услали к дальним родственникам в сельскую местность подальше от Москвы. Через несколько лет она начала пить, к тридцати годам спилась окончательно, хороводилась с какими-то вечно пьяными мужиками, один из которых в ходе обоюдной ссоры Таню Куркину зарубил топором.

Она была единственной дочерью, внуков родителям своим не подарила, и к старости супруги Куркины остались совсем одни. Пенсия у обоих по нынешним меркам небольшая, Владимир Семенович тяжело болен, и они перебрались на дачу, чтобы сдавать городскую квартиру и на эти деньги жить более или менее достойно.

Вот такая история…

– А зачем вам это? – спросила Анна Андреевна. – Что прошлое ворошить…

– Дело в том, что Юрий Петрович Забелин убит, и следствие восстанавливает всю его жизнь, чтобы понять, были ли у него враги, – туманно ответил я.

Это было не совсем правдой, но и не совсем ложью. Я подозревал, что Таня Куркина, хоть и была действительно распущенной и сексуально озабоченной, но проституцией, тем более валютной, на самом деле не занималась и что бумажка в пятьдесят немецких марок имела ту же природу, что и поясок от детского платья, желтая маечка и пластмассовая девчачья заколка, уж больно почерк похож, но зачем рассказывать об этом несчастной матери? Не нужно ей знать, что она поверила проходимцу и своими руками угробила жизнь дочери, отослав девушку туда, где ее ждало беспробудное пьянство и страшный конец.

По второму адресу, у Митрохина, нас ждали к двум часам. И история, которые мы с Юлей там услышали, была до боли похожа на историю Куркиных, только рассказывал ее сам Митрохин, восьмидесятипятилетний трясущийся полуслепой одинокий старик, доживающий свои дни в компании с более молодым и здоровым, но тоже одиноким родственником и двумя попугаями. У Митрохина и его жены долго не было детей, наконец судьба смилостивилась, послала мальчика, когда оба были уже немолоды. Над своим поздним первенцем родители тряслись, баловали, ему ни в чем не было отказа. Мальчик вырос проблемным, папу с мамой слушался плохо и, кроме того, был патологически лжив. Однажды к Митрохиным домой пришел славный молодой человек, Вячеслав Ситников, и рассказал ужасную историю. Он как представитель горкома комсомола, курирующий органы милиции, участвовал вместе с оперативниками в рейде по выявлению и предупреждению молодежной преступности. Возле валютного магазина «Березка» им лично был задержан комсомолец Алексей Митрохин в тот момент, когда пытался купить у некоего гражданина доллары США, то есть нарушал статью уголовного кодекса о правилах валютных операций. Статья была серьезной, предусматривающей лишение свободы, а в особо тяжких случаях – смертную казнь.

Дальше все было так, как и у Куркиных. Отец страшно кричал и порывался выпороть девятнадцатилетнего сына ремнем, Алексей клялся и божился, что никакой валюты в руках не держал, да, он был возле «Березки», да, его поймали, но валюту ему подбросили злые менты. Разумеется, родители, зная лживость своего отпрыска, ему не поверили. А Ситникову поверили, и папа-Митрохин был так ему признателен за то, что уберег сына от скамьи подсудимых! Признательность выразилась в скором продвижении Ситникова на хорошую должность в Министерстве тяжелой промышленности, где сам Митрохин занимал отнюдь не маленькую должность.

В отличие от папы, сын не умел быть благодарным, с началом перестройки занялся частнопредпринимательской деятельностью, быстро разбогател и уехал за границу, оставив престарелых родителей в Москве и никак им не помогая. Вскоре жена Митрохина умерла, и он остался коротать старость в одиночестве. Хорошо вот, брат двоюродный с ним живет, все не так скучно…

– Слушай, это они всю свою жизнь при помощи фальшивых улик выстроили, – сокрушалась Юля, когда мы возвращались домой.