Настоящая фантастика - 2009 - Владимир Васильев

Высоко над полом крошечное окошко. «Для относительно свежего воздуха», — усмехаюсь про себя. Грубый топчан у стены, на нем коробится жесткое одеяло. Возле двери ведро, о назначении которого я догадываюсь, но стараюсь не верить. Антураж не для слабонервных. Как же себя сейчас чувствует Рита? Где она?

Я встал под окном, пытаясь дотянуться и хоть что-нибудь разглядеть. Но отсюда виден лишь квадратик неба…

В камере я просидел не час и не два. Трое суток. Смену дня и ночи замечал только по слабому свету из оконца, выходящего, видимо, в один из внутренних двориков. Изредка доносились беззаботные голоса туристов, напоминавшие о том, что на дворе — XXI век, и я — директор эссенциалии, а не средневековый еретик, брошенный в темницу в ожидании костра.

Я покорно брал черный хлеб и воду из неведомых рук и вновь ложился на короткий топчан. И самое печальное — ничего не мог сделать для Риты. Если бы мне дали выступить, рассказать о досадном недоразумении, поведать о её заслугах… Речь сочинял часами, но кому её было читать? Крысы, и те обходили стороной убогое жилище.

А потом меня пригласили на судилище.

Отвели в ослепительно светлую комнату, увешанную гобеленами. Предложили посмотреть через глаз вытканного рыцаря.

И я увидел Риточку, храбрую мою птичку в железной клетке.

Она стояла, закрытая со всех сторон толстыми прутьями, в углу сводчатого зала. Клетка не давала ей упасть. Сидеть там было не на чем, оставалось только вцепиться пальцами в перекрестья, повиснуть и склонить голову. Рита слегка шевельнулась, и я услышал звон кандалов.

Судьи занимали места у противоположной стены. Все в черном, совсем без эмоций, они выглядели надгробными памятниками. Лишь тени от свечей плясали на их лицах.

В центре зала стояла девушка в легком костюме.

Я не сразу сообразил, что это наша Катя, пока не услышал ее голос.

— Нет, что вы, Рита очень хорошая!

Храбрая, искренняя Катька. Слава Богу, что они допрашивают её, а не Людмилу или Наталью.

— Отвечайте на поставленный вопрос. Обвиняемая принимала посетителей после окончания рабочего времени?

— Да, к ней шли все, кто не успевал пройти по записи, и чужих клиентов она…

— Вмешивалась ли она в дела людей, о которых сказано в третьем Постулате Стандарта?

— Она делала все необходимое, чтобы…

— Оформляла ли она по инструкции личные дела?

Катя замялась. Это основная проблема: либо люди — либо бумаги. Все мы откладывали оформление на потом. Краткие записи вели, конечно, но переписывали начисто раз в месяц или в два. А уж Ритка вообще…

— Отвечайте! Всегда?

— Нет, но…

— Строила ли она и раньше лабиринты людей, чей возраст приближался к восьмидесяти годам?

Снова Катя запнулась.

— Ну, если только…

Нет, не дали ей договорить. И семьдесят пять, и семьдесят три… Все приближается к критическому. У кого-то паутина и к семидесяти изношена и неэластична. А у кого-то и в восемьдесят два главная беда — внучатая племянница, которая никак не отнесёт в починку любимые туфли. А без них до булочной не дойти.

Все мы помнили ту бабку — и смешно, и плакать хочется. Ольга ей официально отказала, девочки помялись да отвернулись…

А Рита уже на выходе рядом с курилкой догнала, только рукой дотронулась, вроде как бахилы снять помогает, и задачку с племянницей разгадала. Той за все услуги, за помощь да за заботу только и надо было, чтобы бабка ее родной душой признала, да доброе слово сказала. А бабка вместо того, чтобы с единственной близкой роднёй поговорить, пришла в эссенциалию скандалить.

Ох, влетело от меня тогда Ритке! Зачем она в подобную ерунду вмешивается? Да еще при девчонках, что в курилке трепались! Она отмахнулась: ей, видите ли, не тяжело!

Бедная Катька, топит Риту собственными словами, хочет спасти, а топит…

— Могла ли она совершить запрещённое воздействие?

— Да все мы могли! — в сердцах выкрикивает Катя.

А вот теперь и мне — кирдык, как директору. «Все могли»! Прямо, честно и в лицо инквизиторам. Молодец, девушка…

Шучу, а самого холодный пот прошибает. Впрочем, так мне и надо.

Катю уводят.

Рита беспомощно закрывает глаза. Все верно, Катя не оговаривала её, никого не обманывала. Да только не «все могли», Катя! Это вы с Риткой такие наивно-самоотверженные дурочки. Другие рисковать не будут — и правильно.

Наступает моя очередь. Зачем мне давали посмотреть допрос Кати? Чтобы подготовиться или чтобы окончательно «развалиться»?

Я выступил не лучше. Куда подевались припасённые заранее слова? Всё разлетелось, раскатилось, как разрушенный лабиринт. Чувствовал свою правоту, всей душой мечтал спасти Риту — а не смог.

Проклятая казуистика, что ни скажу — все против неё. Всё в копилку обвинений.

— Подсудимая!

Рита поднимает голову.

— Суд считает вас виновной. Вы признаёте свою вину?

— Нет.

Рита говорит тихо, но твёрдо.

— Вам известно, что в случае признания себя виновной вы лишаетесь диплома без права восстановления?

— Да.

— А в случае непризнания вины будете подвержены очистительному огню?

— Да! — шепчет она и разжимает пальцы. Но не падает, задняя стенка клетки поддерживает спину. Мой Фламинго медленно сползает на пол, запрокидывая голову.

— Господи, — шепчу я, — всего этого не может быть…

— Подсудимая! Вам даётся двенадцать часов на обдумывание решения.

Значит, есть ещё время передумать!

Главный судья кивает, и дама-охранница отпирает клетку. Спрашивает:

— Поможете ей вернуться в камеру?

Помогу ли я!

Кидаюсь к Рите.

Рита, цветочек мой, зачем же ты так?

Я поднимаю её на руки — хрупкое тело с оковами на ногах. Цепи волочатся за нами по коридору и безумно громко звенят.

Клетку катят следом.

Я заношу Риту в камеру и кладу на кучку соломы. Клетку устанавливают рядом.

Дверь за нами запирается.

В камере, на цепи, в клетке… Средневековая дикость. За что?! За любовь к людям? За щенячий азарт в работе? За чрезмерную чувствительность или за силу духа? За честность? Это всё тоже пережитки Средневековья?

Я прижимаюсь губами к узким ладошкам. Её веки слабо подрагивают, она шепчет:

— Севка, как же хорошо, что ты рядом…

— Да, я рядом, милая моя, хорошая…

— И ты будешь со мной, когда все закончится…

Я закрываю ей губы ладонью. Зачем тратить силы на слова?

— Конечно, я всегда буду с тобой! Прошу тебя, подумай! Мы покончим с этими… жуткими формальностями и вернёмся домой. Не клином же свет сошёлся на эссенциалии, в конце-то концов! Поездишь по миру, слетаешь на море… Ты была на море?

Она еле заметно качает головой.

— Вот видишь, а теперь у нас будет время! Посмотрим другие страны, начнём новую жизнь! А помогать людям можно не только через паутину! Хочешь быть учительницей? А библиотекарем? Или хотя бы — донором?

Рита обнимает меня, звякают цепи.

— Я люблю тебя, Севка, — бормочет она, — ты ведь не бросишь моих? Не оставишь? Дёминых с их сыном-наркоманом, Власкиных с их семейными дрязгами, обещаешь?

— «Обещаешь», — вздыхаю.

Эх, Ритка-Ритка! О ком ты печёшься! Разве кто-нибудь из них пришёл? Хоть один исцелённый сказал слово в твою защиту? Что они понимают, люди. Им же себя отдаёшь, самым дорогим рискуешь — жизнью. А вот и награда — костёр… Знаю, что невиновные не горят, но — как? Никто не объяснял, даже Ольга отмолчалась.

Да помогу, куда я денусь. Если не…

Недолго мне удалось посидеть с ней. Я уговорил Ритку выпить немного воды, и вскоре она заснула. Сразу же загремела дверь, вошла в камеру высокая фигура и поманила меня. Как же не хотелось оставлять Риту одну! Но просить не решался, и так понятно, что для меня уже сделали исключение.

Меня приводят в маленький кабинет. За письменным столом сидит Артур. Он немного неловко держит писчее перо, и я наконец вспоминаю, где раньше встречал его. Мы пересекались на практике, работали спасателями на пляже, правда, в разные смены. После травмы руки о лодочный винт ему пришлось расстаться со специальностью корректора. Хотя и странно это. Руки ведь — не главное. С тех пор я его не видел, потому, наверное, сразу и не вспомнил.

Он смотрит на меня, не мигая, но я вижу: понял. Пару мгновений колеблется, признать знакомство или нет.

— Да, Сева, — медленно произносит он, — не уследил ты за девочкой.

Я вздрагиваю. Вижу, как тяжело даются этой бесстрастной машине простые человеческие слова. Как будто проступают сквозь озвучивание инструкций и постулатов. Слабым ветерком слегка приподнимается мелкий песок воспоминаний. Мы снова в нашей юности, хотим исцелять. И не делимся на нарушителей и контролеров.

— Почему такой суровый приговор? Ты же понимаешь, что она не виновата?