Кола - Борис Поляков

Андрей смотрел в выцветшие его глаза. Не злые, вопрошают искренне и участливо.

– Я неповинен. Хоть сейчас готов дать клятву.

– Клянись, – согласился Герасимов.

— Научите, я все исполню.

Весь суд от стола отодвинулся. Герасимов показал рукой, снизу вверх посмотрел на Андрея.

– В этой чаше святая вода. По ней игла плавает. Видишь? Возьмешь чашу рукою и клятву своими словами дашь. Если ты не лукав, правдив, вода не взбунтуется, и игла не потонет. В клятве имя божье помянешь. – Герасимов помолчал и будто Андрея предостерег. – Под скатертью на столе разрыв-трава... Понял ли?

— Понял. – Разрыв-траву Андрей никогда не видел, но дома еще слыхал: владельцам ее открываются клады, замки распадаются и всякие тайны легко даются.

— Последний раз спрашиваю: крал ли ты жемчуг?

– Нет, видит бог, не крал я.

– Клянись. Мы снимем с тебя подозрение.

Суд начался. Андрей сделал шаг к столу, крест, икону поцеловал, не сводил глаз с чаши: игла на воде плавала. Взял осторожно чашу, вытянул в руке. Сами пришли слова.

– Рукою-твердынею я держу чашу с иглой на святой воде. Покарай меня, мать-царица небесная, и игла пусть потонет, если повинен я в краже или знаю что об ней. Аминь! – Он поставил чашу на стол, перекрестился, спросил Герасимова: – Верно ли я все исполнил?

За спиною прошел вздох облегчения, старики привстали, заглядывая в чашу, кивали.

– Верно, – сказал Герасимов.

Андрей вытер рукавом пот. Вдруг игла потонула бы? Ведь могла!

– Что теперь мне велите?

– Подожди во дворе, – мягко сказал Герасимов. – Пусть Максим тебя отведет.

В сенцах встретился Афанасий, мигнул ему, улыбнулся. Он пересмеивался со всеми, весело на суд шел. Что ему, он среди своих. На крыльце, промеж девок, баб, Андрей увидел Никиту. Обрадованно мелькнуло: «А Нюша? Издали глянуть бы». Но сжалось в испуге сердце: вдруг Никита что-то о них проведал и сейчас на суде скажет? А Никита кивал ему ободряюще, улыбался. И сразу стало легче, тоже кивнул Никите.

На крыльце судачили, гомонили. Снова будто сквозь строй прошел. А мысли лишь об игле. Вся железная, на воде, почему плавает?

На дворе дядя Максим поставил меж ног ружье, набивал трубку.

– Хорошо ты клятву давал, Андрей, – и причмокнул сокрушенно губами. – Однако почтенья к суду оказал мало. Норов из тебя прет.

– Дядя Максим, почему игла плавала на воде?

– Тайные силы Афимий знает. Это уж непременно. Иначе с чего бы она заплавала?

В стороне меж двух поморов стоял Смольков. Втянул голову в плечи, лицо горестное. Он хотел сделать знак Андрею, но караульный заметил, погрозил кулаком и спиною загородил его от Андрея.

– На погодку и верно тебе повезло, – говорил дядя Максим. – Славный денек удался. – Он покуривал, улыбаясь поглядывал на Андрея. – Хоть бы ослобонили тебя. Надоумил бы стариков господь. Ты бы мне с крыши снег скидал.

Хорошо бы без шапки, в такой же солнечный день стоять на крыше. Тяжелый и взмокший снег с шуршанием скатывается с лопаты. В ограде покуривает дядя Максим.

И Андрей зажмурился, поднял лицо к солнцу.

– Может, скинем еще, дядя Максим.

– Дай-то бог.

Под смех и шутки Афанасий спускался с крыльца.

– Не боись, бабоньки! Железное если что надо – приходите, откуем в кузне!

– Не дури, Афанасий, иди, – просили его караульные.

– Да иду же, иду. – Похохатывая, он шел вразвалочку. Мигнул Никите, тряхнул головой. – Нич-чего, братаня! Поживем еще! Хо-хо-хо!

Смольков уходил на крыльцо. Взгляд на Афанасия кинул с завистью, склонил голову и прошел. А Афанасий хотел подойти к Андрею.

– Завтра в кузне стучать будем.

– Не велено, Афанасий, уймись!

– Ну чего ты, чего ты руками лапаешь?

– Брось дурить, Афанасий. Тверезый же!

– Грехи отпущены! Чист я! Так чего еще? – Афанасий дурашливо раздвигал поморов, хотел подойти к Андрею. – Заказ большой у нас. Работа для крепостных ворот. Честь! Тебя ждем. Завтра же мы с тобою... – И дернул рукой – Да отстань, а то пхну разок! – В голосе ужо было раздражение.

Никита сурово окликнул его:

– Афанасий!

– А чего они?!

– Отвернись, Андрей, от греха, – сказал дядя Максим. – Ишь, характер у него, – и повернул за плечо Андрея, стал сам сзади.

Кому не хватило места в избе, стояли под окнами, на крыльце, спрашивали у тех, кто пялился в окна с завалины или был ближе к сенцам. Доносились слова:

— Двумя руками чашу взял...

– Отчего двумя? Эй, отчего двумя?

– Почем я знаю! Не слышно.

– Эй, на крыльце, отчего он двумя руками?

– Падучая у него.

– Чего?

– Падучая, говорит. С малых лет. Не эдакое, сказывает, случается.

– Червь внутри у него. Оттого, говорит, худосочен.

— Падучая! Эка невидаль! Ты клятву суду подай! – Не суду – богу! Старики тут свидетели.

– Истинные слова, богу.

– Божий суд не обманешь.

Конвойный Максим подтолкнул Андрея:

– Слышь, Андрейка, как говорят?

– Ага.

– Господи, хоть бы на чистую воду вывели.

Л с крыльца доносилось:

– Приняли! Приняли старики клятву.

– Почему приняли? Двумя же руками взял.

— А вот приняли, да и все тут.

– Приняли клятву.

У Смолькова было уже другое лицо, ожившее. Он шел и кланялся всем улыбчиво, а лицо теперь подымал выше.

— Спасибо, добрые люди, спасибо. – И голос повысил, стараясь, чтобы услышали Андрей и Афанасий. – Как не поверить мне? Старики мою клятву сразу приняли. Какой я им вор? Отродясь не бирал чужого.

Афанасий, набычась, скосил ему вслед глаза, цыкнул слюной сквозь зубы и отвернулся.

— Андрей! У нас в Коле так говорят: где бы лодья ни рыскала, а у якоря будет. – И громко захохотал. Он опять хотел подойти поближе, но его не пускали.

На крыльце судачили: – Никто не повинен из этих.

— Зря людей мучили.

— Ну да! А чашу двумя руками? Это как?

— Двумя, одной ли, а клятву все приняли.

– Что же теперь суд скажет?

— Там Афимий у них, надоумит.

На крыльце вдруг понизились голоса, приутихли смех и говор. Переговаривались там шепотом. На Андрея, Смолькова и Афанасия оглядываться с испугом стали. Внутри защемило тревожным предчувствием: снова вернут в судейскую камеру? Сошлют из Колы? На каторгу? А кузница?

– Дядя Максим, что же будет? Если вора нет, то тогда меня...

– Терпи, мил человек, терпи.

– Максим! – позвали с крыльца. – Веди первого!

Дядя Максим суетливо трубку совал в карман, ружье брал в руку, а сам успевал напутствовать:

– Ты, Андрейка, терпи. Там что-то всерьез придумали. Терпи, милый. И клони голову попочтительнее к суду. Власть у них.

На крыльце и в сенях ни шуток прежних, ни смеха. Молча все расступились. А в избе стало еще теснее. Андрей протискивался к столу, увидел: на белой скатерти черной угрозой легло ружье. Против дула опустело у стены место. Судьи за столом построжали. Что еще за напасти?

Андрей покрестился на образа, поклонился, как дядя Максим учил, суду и еще раз – людям.

– Ружье заговорено колдуном и заряжено принародно, – сказал Герасимов. – При нарушении клятвы может выстрелить пулей. Суд спрашивает твое желание: будешь ли теперь клясться?

Андрей успел оглядеть ружье. На полке порох. Курок взведен, и на месте кремень.

– Буду.

Герасимов показал рукой:

– Станешь тут на колени и перед ликом божьим дашь клятву в неведеньи кражи и поцелуешь в дуло заговоренное ружье. Помни, оно может выстрелить.

– Исполню, – твердо сказал Андрей.

И все же Герасимов чуть помедлил, прежде чем произнес:

– Клянись, и мы снимем с тебя позор.

Андрей стал на колени, где было велено. Судьи, люди, иконы видны отсюда. Черным пустым зрачком в лицо прямо смотрело дуло. Пробежал по ружью глазами. Где-то в нем далеко лежала, затаясь, пуля. И, словно заговаривая ее, Андрей посмотрел от пугающей черноты зрачка выше судей, к иконам.

– Пусть с места мне не сойти, – сказал тихо, – и не взвидеть белого света. Пресвятая мать-богородица пусть меня покарает. Пусть ружье в меня выстрелит, если я повинен в краже. Аминь! – Андрей покрестился, подался вперед и, сдерживая навалившийся страх, приложился губами к пугающей пустоте дула. Отпрянул, как от зрачка нежити, и встал с колен, чувствуя, как пересохло в горле. – Видели судьи мою страшную клятву? – спросил чужим голосом.

Закивал головою старый лопарь-колдун, закивали согласно судьи.

Герасимов встал за столом.

– Видели.

— Так снимите с меня позор.

Герасимов с судьями переглянулся, с лопарем и склонил голову.

– Просим у тебя прощения за сделанное тебе оскорбление. Суд общества не считает тебя виновным. – Герасимов помолчал, глядя прямо в глаза Андрея, и продолжал: – Покуда тебя отведут обратно. Теперь ненадолго уж. Иди.

У судей лица, похоже, добрее стали. И отпустило что-то внутри. Скрывая влажность в глазах, Андрей поклонился суду, доставая рукою пол, повернулся и пошел к выходу.