Мидлмарч: Картины провинциальной жизни - Джордж Элиот

– Ну, в этой процессии лоуикских фермеров не так уж много, – заметил сэр Джеймс. – По-моему, это наследники из Мидлмарча и всяких отдаленных мест. Лавгуд говорил, что старик оставил не только землю, но и порядочный капитал.

– Только подумать! А младшие сыновья хороших фамилий иной раз не могут даже пообедать на собственный счет! – воскликнула миссис Кэдуолледер. – А! – произнесла она, оборачиваясь на скрип двери. – Вот и мистер Брук! Меня все время мучило ощущение, что тут кого-то не хватает, и вот объяснение. Вы, разумеется, приехали посмотреть эти странные похороны?

– Нет, я приехал взглянуть на Кейсобона, посмотреть, как он себя чувствует, знаете ли. И сообщить одну новость, да, новость, милочка, – объявил мистер Брук, кивая Доротее, которая подошла поздороваться с ним. – Я заглянул в библиотеку и увидел, что Кейсобон сидит над книгами. Я сказал ему, что так не годится, я сказал ему: «Так не годится, знаете ли. Подумайте о своей жене, Кейсобон». И он обещал подняться сюда. Я не сообщил ему мою новость. Я сказал, чтобы он поднялся сюда.

– А, они выходят из церкви! – вскричала миссис Кэдуолледер. – До чего же удивительная смесь! Мистер Лидгейт… как врач, я полагаю. Какая красивая женщина! А этот белокурый молодой человек, наверное, ее сын. Вы не знаете, сэр Джеймс, кто они?

– Рядом с ними идет Винси, мидлмарчский мэр. По-видимому, это его жена и сын, – ответил сэр Джеймс, бросая вопросительный взгляд на мистера Брука. Тот кивнул и сказал:

– Да, и очень достойная семья. Винси – превосходный человек и образцовый фабрикант. Вы встречали его у меня, знаете ли.

– Ах да! Член вашего тайного кабинета, – поддразнила его миссис Кэдуолледер.

– Любитель скачек! – заметил сэр Джеймс с пренебрежением любителя лисьей травли.

– И один из тех, кто отнимает последний кусок хлеба у несчастных ткачей в Типтоне и Фрешите[121]. Вот почему у его семейства такой сытый и ухоженный вид, – сказала миссис Кэдуолледер. – Эти темноволосые люди с сизыми лицами служат им отличным фоном. Ну, просто набор кувшинов! А Гемфри! В белом облачении он выглядит среди них настоящим архангелом, хотя и не блещет красотой.

– А все-таки похороны – торжественная штука, – сказал мистер Брук. – Если взглянуть на них в таком свете, знаете ли.

– Но я на них в таком свете не гляжу. Я не могу все время благоговеть, не то мое благоговение скоро истреплется. Старику была самая пора умереть, и никто из них там никакого горя не испытывает.

– Как это ужасно! – воскликнула Доротея. – Ничего более унылого, чем эти похороны, мне видеть не доводилось. Из-за них утро словно померкло. Страшно подумать, что кто-то умер и ни одно любящее сердце о нем не тоскует.

Она собиралась сказать еще что-то, но тут вошел ее муж и сел в некотором отдалении от остальных. В его присутствии ей было трудно говорить. Нередко у нее возникало ощущение, что он внутренне не одобряет ее слова.

– А вот кто-то совсем новый! – объявила миссис Кэдуолледер. – Вон позади того толстяка. И пожалуй, самый забавный: приплюснутый лоб и выпученные глаза. Ну настоящая лягушка! Да посмотрите же! Наверное, он другой крови, чем они все.

– Дайте я погляжу! – сказала Селия, с любопытством наклоняясь через плечо миссис Кэдуолледер. – Какая странная физиономия! – И внезапно с удивлением, но уже совсем другим тоном, она добавила: – А ты мне не говорила, Додо, что приехал мистер Ладислав!

Сердце Доротеи тревожно сжалось. Она тотчас повернулась к дяде, и все заметили, как она побледнела. Мистер Кейсобон не спускал с нее глаз.

– Он приехал со мной, знаете ли. Как мой гость – он гостит у меня в Типтон-Грейндже, – объяснил мистер Брук самым непринужденным тоном и кивнул Доротее, словно она была обо всем осведомлена заранее. – И мы привезли картину, привязали ее к верху кареты. Я знал, что вы будете довольны моим сюрпризом, Кейсобон. И он совсем как живой, то есть я имею в виду Фому Аквинского. Очень, очень мило. Вам надо послушать, как говорит о картине Ладислав. Он прекрасно говорит, указывает на то и на это… Весьма осведомлен в искусстве, ну и так далее. И превосходный собеседник: может поддержать разговор о чем угодно. Мне давно требовалось что-нибудь такое, знаете ли.

Мистер Кейсобон поклонился с холодной учтивостью. Он справился со своим раздражением, но настолько лишь, чтобы промолчать. Он, как и Доротея, прекрасно помнил о письме Уилла и, не обнаружив его среди писем, которые разбирал после своего выздоровления, заключил про себя, что Доротея известила Уилла, чтобы он не приезжал в Лоуик, а болезненная гордость не позволила ему вновь коснуться этой темы. Теперь он решил, что она попросила дядю пригласить Уилла в Типтон-Грейндж. Доротея догадывалась о его мыслях, но сейчас было не время для объяснений.

Миссис Кэдуолледер оторвалась от созерцания кладбища и, увидев не вполне понятную ей немую картину, не удержалась от вопроса:

– А кто такой этот мистер Ладислав?

– Молодой родственник мистера Кейсобона, – тотчас ответил сэр Джеймс. Сердечная доброта делала его чутким: он заметил взгляд, который Доротея бросила на мужа, и понял, что она встревожена.

– Очень приятный молодой человек, и всем обязан Кейсобону, – объяснил мистер Брук. – И вполне оправдывает ваши затраты на него, Кейсобон, – продолжал он, одобрительно кивая. – Надеюсь, он погостит у меня подольше и мы разберем мои документы. У меня есть множество идей и фактов, знаете ли, а он как раз такой человек, который может придать им надлежащую форму… Умеет подобрать подходящую цитату – omne tulit punctum[122], ну и так далее – и придает предмету особый поворот. Я пригласил его некоторое время тому назад. Когда вы хворали, Кейсобон, Доротея сказала, что вы никого не можете принять у себя, и попросила меня написать.

Бедняжка Доротея чувствовала, что каждое слово ее дяди доставляло мистеру Кейсобону такое же удовольствие, как соринка в глазу. Теперь было уже совсем невозможно сказать, что она вовсе не желала, чтобы мистер Брук посылал приглашение Уиллу Ладиславу. Она не понимала причин неприязни своего мужа к молодому родственнику – неприязни, в которой ее так жестоко убедила сцена в библиотеке, но не считала возможным хотя бы косвенно посвящать в это посторонних. По правде говоря, сам мистер Кейсобон не вполне отдавал себе отчет в этих причинах – он испытывал раздражение и, подобно всем нам, склонен был искать ему оправдания, вместо того чтобы разбираться в своих побуждениях. Но он не хотел выдавать себя, и только Доротея уловила, что он несколько переменился в лице, когда произнес с еще большим достоинством и напевностью, чем обычно:

– Вы чрезвычайно гостеприимны, любезный сэр. И я весьма вам обязан за то, что вы приняли у себя моего родственника.

Похороны кончились, и кладбище уже почти опустело.

– Вон он, миссис Кэдуолледер, – сказала Селия. – И как две капли воды похож на миниатюру тетки мистера Кейсобона в будуаре Доротеи. У него очень приятное лицо.

– Да, смазливый мальчик, – сухо произнесла миссис Кэдуолледер. – Чем занимается ваш племянник?

– Прошу прошения, он мне не племянник. Родство между нами довольно дальнее.

– Он, знаете ли, еще пробует свои крылья, – вмешался мистер Брук. – Такие молодые люди взлетают очень высоко. И я буду рад ему содействовать. Он может быть прекрасным секретарем – как Гоббс[123], Мильтон или Свифт, знаете ли.

– А, понимаю, – сказала миссис Кэдуолледер. – Такой, который умеет писать речи.

– Так я позову его, э, Кейсобон? – спросил мистер Брук. – Он не хотел входить, пока я не сообщу о его приезде, знаете ли. И мы все спустимся взглянуть на картину. Вы на ней совсем как живой – глубокий тонкий мыслитель, и указательный палец упирается в книгу, а святой Бонавентура или какой-то еще святой, довольно толстый и цветущий, смотрит вверх на Троицу. И все это символы, знаете ли – очень высокая форма искусства. Мне она нравится – до определенного предела, конечно: ведь все время за ней поспевать – это, знаете ли, утомительно. Но вы-то, Кейсобон, в таких вещах как у себя дома. И ваш художник отлично пишет тело – весомость, прозрачность, ну и так далее. Одно время я серьезно этим занимался. Впрочем, я схожу за Ладиславом.

Глава XXXV

О, что за зрелище: наследников толпа

В слезах и в трауре, на лицах всех страданье.

Пока нотариус вскрывает завещанье (Ну что? – у всех в глазах застыл немой вопрос),

В котором им мертвец натягивает нос.

Чтоб только посмотреть картину скорби эту,

Я, кажется, готов с того вернуться свету.

Когда животные парами вступали в ковчег, родственные виды, надо полагать, отпускали по адресу друг друга всяческие замечания «в сторону» и были склонны думать, что вполне можно было бы обойтись без такого множества претендентов на одни и те же запасы корма, поскольку это урезывает порцию наиболее достойных. (Боюсь, что роль, которая тогда выпала на долю стервятников, слишком неприглядна, чтобы воспроизводить ее средствами искусства: ведь их жадные зобы ничем, к их несчастью, не прикрыты, а сами они, по-видимому, не придерживаются никаких обрядов и церемоний.)