По теченью и против теченья… (Борис Слуцкий: жизнь и творчество) - Петр Горелик

На первый взгляд может показаться, что Слуцкий советует поэтам-евреям отказаться от еврейства. Нет: он озабочен тем, чтобы их стих достиг читателя. Он знает, какие преграды преодолевали на пути к читателю его собственные стихи, как они проходили инстанции, продираясь «как рота через колючую проволоку». Понимают ли молодые поэты реалии нашего времени? Своими советами Слуцкий стремится убрать тот первый порог, о который могут споткнуться молодые, проходя в заветный кабинет редактора. Конечно, фамилия не главное — но это как одежка, по которой встречают и нередко решают, отложить ли автора в очередь ожидающих или отвергнуть не читая.

Отношение Слуцкого к псевдонимам было иным, когда псевдонимы литераторов-евреев стали жупелом во время кампании против космополитов. Елена Ржевская вспоминает: «“Правда” подвергла разгрому первую повесть молодого автора — некоего Мельникова. В скобках была приведена подлинная фамилия неугодного сочинителя — Мельман. Борис Слуцкий закрепил за Мельманом-Мельниковым титул “отца русской скобки”. Слуцкий нередко справлялся: “Кто нынче у нас евреи?” И сам уточнял кто. Над кем сгущаются тучи несправедливости, отчуждения, недоверия. Тогда евреями были евреи, и не только они. Задайся сейчас он этим вопросом, назвал бы “лица кавказской национальности”»[277].

Стихи Слуцкого, написанные полвека назад, сохранили актуальность и в наши дни, когда поднимают голос бритоголовые неофашисты и когда в положении вечно гонимых евреев оказались миллионы людей разных национальностей — бывших граждан бывшего СССР. Слова Слуцкого:

Угол вам бы, чтоб там отсидеться,щель бы, чтобы забиться надежно!Страшной сказкой грядущему детствувы еще пригодитесь, возможно… —

звучат сегодня как голос нашего современника, пьющего горькую чашу бытия.

Глава восьмая

ЖЕНЩИНЫ

Стихи о Женщине — огромный пласт творчества Бориса Слуцкого. Ни в чем так сильно не выражен лиризм его гражданских стихов, как в стихах о женщинах, о русских бабах. «… Это вечная боль воинственной России — ее одинокие, молча вянущие бабы. А кто до Слуцкого коснулся ее — так чисто, так смиренно? Никто»[278].

Достаточно вспомнить стихи о солдатских вдовах:

Их пары птицами взвиваются,Сияют утреннею зорькою,И только сердце разрываетсяОт этого веселья горького.

Слуцкий находит слова оправдания и жалости даже и для тех женщин, жизнь которых исковеркала война, для тех, на кого «Злорадный, бывалый, прожженный // и хитрый // бульвар…» смотрел, как на «шлюху». В стихотворении «Из плена» интонации понимания и оправдания звучат с надрывающей душу силой:

…Мальчики мал мала меньшеВ тачке лежатпритихшие.А толкает тачку женщина,Этих трех мужчин родившая.Поступью походит твердою.Не стыдится, не сутулится,А серьезная и гордая.Мы, фашизма победители,Десять стран освобождавшие,Эту бабу не обидели,Тачку мимо нас толкавшую.Мы поздравили с победоюЭту женщину суровуюИ собрали ей как следует —Сухарями и целковыми.

А сколько проникновенных строк о женщинах на фронте. В стихотворении, начинающемся строкой «Хуже всех на фронте пехоте!», Слуцкий пишет:

… Верно, правильно! Трудно и склизкоПодползать к осторожной траншее.Но страшней быть девчонкой-связисткой,Вот кому на войневсех страшнее.

Я встречал их немало, девчонок!Я им волосы гладил,У хозяйственников ожесточенныхДобывал им отрезы на платье.

Не за это, а такотчего-то,Не за это,а простослучайноМне девчонки шептали без счетаСвои тихие, бедные тайны.

Я слыхал их немало секретов,Что слезами политы,Мне шептали про то и про это,Про большие обиды!

Я не выдам вас, будьте покойны.Никогда. В самом деле,Слишком тяжко даются вам войны.Лучше б дома сидели.

Эти две последних строки высоко ценили читатели и литературные критики. Давид Самойлов приводит их как пример точности и жгучести «формул» Слуцкого, «где сентиментальность спрессована и отжата. Все многосопливые дольнички какой-нибудь <поэтессы> не стоят <этих> двух строк о женской судьбе на войне. Как щемяще верны эти строки — из лучших строк о войне!»[279]

И как бы итожа свое отношение к тем, «кому на войне всех страшнее», и к тем, с кого «нечего взять», чьих криков не слыхать «средь грохота войны», Слуцкий восклицает:

Вам, горьким — всем, горючим — всем,Вам, робким, кротким, тихим — всемЯ друг надолго, насовсем.

О том, что составляло «лирический элемент личности» (А. И. Герцен) самого Бориса Слуцкого, писать нелегко. Эту сторону жизни он тщательно скрывал от стороннего взгляда. Отсюда и довольно устойчиво бытовавшее в послевоенные годы несправедливое представление об отсутствии «лирического элемента». Об этом писал в своих воспоминаниях Самойлов: «Слуцкий нравился женскому полу. Его неженатое положение внушало надежду… В шутку мы составили список его 24-х официальных невест». <Как формировался этот «список 24-х», в шутку вспоминает и Слуцкий.> Однажды ему позвонила мать поэта Г. Рублева, в доме которого Борис часто бывал. «Слуцкий, для вас есть невеста. Хотите жениться?» — «А площадь у невесты есть?» — справился я, ибо в ту пору, дело было, наверное, в 1952 году, первой ступенью лестницы потребностей была у меня как раз площадь. «Площади нет, но зато ребенок есть. От Героя Советского Союза».

«При всей внешней лихости, — продолжает Самойлов, — с женщинами он был робок и греховодником так и не стал. Несмотря на все его преимущества и огромное количество послевоенных непристроенных девиц. Непосягательство Слуцкого вызывало толки, нелестные для его мужества, исходившие, главным образом, от разочарованных невест. Объясняется оно, на мой взгляд, чрезвычайной щепетильностью Слуцкого и старомодным уже понятием о нравственности, а отчасти тщеславной заботой о репутации лихого во всех делах майора, которая, вероятно, была бы поколеблена, если бы открылась его юношеская робость, чистота и отсутствие мужского опыта»[280]. Эта характеристика близка к отражению общественного мнения.