Спецслужбы и войска особого назначения - Полина Кочеткова

— Откуда ты это взял? — спросил Федоров.

— Штаб «Димы» получил радиограмму Пономаренко о том, что в партизанские соединения забросили шесть групп перевербованных наших разведчиков. Видимо, две из них заброшены к нам.

— Не торопись, — возразил Федоров. — Надо поручить нашему трибуналу все расследовать, тщательно разобраться. Самоуправство и самосуд — это преступление.

Лунин грохнул дверью и вышел. А через некоторое время в штабе появился начальник особого отдела Белик. Он притащил мешок с одеждой, и, криво усмехаясь, объявил:

— Вот гад! Еще и возмущался! Целую речь «толкнул». Обвинял в беззаконии.

У Федорова обмерло и похолодело сердце. Предчувствуя недоброе, он спросил:

— Кто «толкал» речь?

— Как кто? Вишневский! Но это им не помогло: расстреляли всю его кодлу — 8 человек.

Утром Лунин издал приказ о бригаде, в котором говорилось о фашистских лазутчиках-агентах и их уничтожении. Комиссар Федоров приказа не подписал. Его подпись подделал начальник штаба Иосиф Фогель. Но об этом и о многих других подробностях Илья Мартынович Федоров узнал только во время следствия и суда над Луниным в 1956 году. Бывшего комбрига лишили звания Героя Советского Союза и дали 7 лет тюрьмы… Такой же срок отмерили его подручному Белику.

(Ю. Высоцкий. Падение Комбрига //Детектив. — 1990. — № 11.)

ПОДРАЗДЕЛЕНИЯ ОСОБОГО РИСКА

Хотя это испытание было нужно не только для создателя атомной бомбы, но и дипломатии как фактор устрашения явных и потенциальных врагов СССР, ТАСС о событии сообщило нарочито скупо, справедливо полагая: чем меньше информации, тем больше страха. «В соответствии с планом научно-исследовательских работ в последующие дни в Советском Союзе проведено испытание одного из видов атомного оружия. Целью испытания было изучение атомного взрыва…»

У причастных к испытанию взяли подписку о неразглашении тайны. Люди опасались четверть века рассказать об увиденном и пережитом 14 сентября 1954 года даже женам и детям. Но сегодня, четыре десятилетия спустя, это стало возможным.

Встретиться с двумя участниками тех событий посоветовал заместитель начальника отдела УКГБ по гомельской области Михаил Воронович: «Им будет что рассказать!»

Иван Рыбак, 1932 года рождения, житель горпоселка Копаткевичи Петриковского района.

«Это я с виду ничего, а внутри трухлявый. Особенно ноги подводят. Все мы, ветераны тех учений, пали на ноги — кто раньше, кто позже. В тридцать лет стали гипертониками, сердечниками. Так что какой уж с меня землероб.

Посмотрите, каким я был в сорок третьем: Немецкая фотография. Нас с матерью только что привезли в концлагерь. Это в Германии. В городке Лерта. Донорами крови были. Видите, на воротнике номер 71/6? То есть 71-е место, 6-й барак. Нас с матерью по разным баракам развели. Весной сорок пятого подростков стали водить на уборку в гестапо лагеря. Война шла к концу, и мы решили бежать. Выкрали наши личные дела, выдрали фотографии. Думали, если у немцев не будет наших фотографий, то они нас не найдут… Побег не удался, а вскорости нас освободили англичане. Впрочем, это другая тема. Остались живы — и слава Богу.

В пятьдесят первом меня призвали в армию. Служил в артиллерии в Прикарпатском военном округе под Львовом. Закончил полковую школу, был помощником командира взвода. Потом направили на курсы командиров отделения химической защиты. О радиационном поражении живой силы на курсах и речи не было.

20 июня 1954 года ночью сыграли боевую тревогу. В те годы этим злоупотребляли, и мы к тревогам привыкли. Вот и на этот раз спокойно подцепили к тягачам свои гаубицы — и маршем на железнодорожную станцию. Закрепили технику на платформах, ждем отбоя. Но вместо него подают паровоз. Поехали. Куда — не говорят.

Вот и Москва. Мы — к замполиту, а он знает столько же, как и мы. Ладно, едем дальше. Вторые, третьи, четвертые сутки. На пятые пересекли Волгу, подъезжаем к батюшке Уралу. Чуем сердцем, что-то затевается. В наш состав «впрягся» второй паровоз, перевалили и через перевал. Прибыли на станцию Тоцкое. А там народу военного, техники всех родов войск — взглядом не окинешь.

Жара в те дни стояла, скажу я вам, невыносимая! А тут команда — 50-километровый марш-бросок в глубь степи. Приехали, разбили палатки, обустроились. Только тогда собрал всех начальник штаба и произнес по-солдатски краткую, жесткую речь. Вы сюда приехали не к теще, а на первое испытание атомной бомбы с участием войск. Это большая честь для каждого солдата Советской Армии.

В письмах, предупредил начальник штаба, — ни слова о том, где вы, чем занимаетесь. Ваша переписка будет контролироваться. Все дали подписку о неразглашении военной тайны в течение 25 лет.

Моя Галина Степановна до сих пор на меня обижается. Если бы знала, говорит, что ты был под тем проклятым атомным грибом, ни за что не пошла бы за тебя. «А если бы дети калеками родились?» Слава Богу, все обошлось. Дети здоровы, уже и внуков дождалась.

Июль, август и часть сентября занимались усиленной подготовкой к предстоящим учениям, командовать которыми было поручено Георгию Константиновичу Жукову. Нас, химзащитников, начали натаскивать по части умения пользоваться рентгенометром, дозиметрами и гамма-бета-радиометром, которые до тех пор были засекречены.

О радиационной опасности особенно не распространялись. Но, если имеется противогаз, бояться нечего. Правда, предупреждали не смотреть на вспышку взрыва. А уж если кому невтерпеж — вот вам защитные пленки к окулярам противогаза. От ударной же волны надо прятаться. Для проверки и настройки приборов выдали эталонные ампулы с мощным радиоактивным излучением. Этакие безобидные на вид металлические карандаши. Почти три месяца они нас постоянно облучали. Но никто нам не говорил, что это опасно для здоровья;

— Ученые были?

— Надо полагать. Сужу по тому, что работать с приборами нас обучали гражданские специалисты весьма высокой квалификации. Дело другое, что они были неразговорчивы. Значит, поступило соответствующее указание на этот счет.

Эпицентр обозначили белым треугольником, чтобы хорошо просматривался с высоты. В него навезли целые колонны различной военной техники и «живой силы противника» в виде коров, овец, собак, птицы. Целый Ноев ковчег! Животных помельче позапихивали в кабины внутрь танков, самоходок. Живность покрупнее привязали к колесам. Все это оградили желтыми флажками, как территорию, на которую выпадает больше всего радионуклидов и в которую без специального разрешения нельзя заходить.

Вокруг эпицентра сплошным кольцом располагались все рода войск со своей техникой, вооружением. Диамерт этого живого кольца я не знаю. Полагаю, он был не больше 20 километров. Знаю только, что наше отделение располагалось в пяти километрах от флажков. Мы сидели в блиндажах с двухслойным бревенчатым слоем земли, соединенных между собой траншеями. Технику укрыли в окопах.

Внешне оцепление разбивалось на две полудуги — «обороняющие войска» и «наступающие».

Я был в «наступающих». Перед нами ставилась такая задача: после взрыва броском достичь флажков, по пути замеряя радиацию и осветительными ракетами предупреждая об опасности. Затем войти в соприкосновение с «обороняющимися».

14 сентября. Утро, солнце и безветренность обещали знойный день. Настроение тревожное, подавленное. Большинству из нас по 20, не женаты. Ходили слухи, что после облучения может возникнуть мужское заболевание… А тут еще наигранное безразличие командования к безопасности людей. Мол, учение как учение, не лучше и не хуже других.

Нас заранее предупредили: бомбу взорвут между 9 и 10 часами. У кого имелись часы, смотрели на циферблат. В 9.20 Жуков отдал приказ.

Что собой представляет звук взрыва атомной бомбы? Похож на мощный, противный, сухой треск грозового разряда, от которого вдруг качнулась земля. Вспышки света не видел. Через короткий промежуток времени послышался нарастающий сплошной гул. И вдруг физически ощущаешь, слышишь, как чудовищной силы воздушная волна сдувает все с блиндажа, выворачивает бревна перекрытия, давит до треска на двери и на голову сыплется земля. Тут же команда майора, начальника химзащиты отделения: «По машинам! Вперед!» (В некоторых средствах массовой информации называется другое время выхода из укрытия — через 40 минут) Выскакиваем в противогазах, одних гимнастерках и кирзовых сапогах из блиндажей и видим пугающее своими размерами, разрастающееся грибовидное облако. Пыль превращает день в сумерки. Вскакиваем в оснащенный приборами бронетранспортер — и вперед! А в это время все огневые средства, доставленные на учения, в том числе и самолеты, ударили по эпицентру. Пыль стоит — света божьего не видно, гудит земля от разрывов, а клубящийся гриб все выше, кучерявее. Как в дурном сне.