Человек отменяется - Александр Потемкин

«Ну, кого еще тянет на доклад? — задала вопрос дама с бинтами. — Не стесняйтесь, прошу вас. Водочка скоро к нам подойдет, так что без опасения можете силы тратить». — «Роковая, страшная история, — задумчиво бросил мужчина с синяком под глазом. Если мы сами начинаем притеснять православных, выволакиваем их из соборов прямо в воронки, какое будущее ждет нас?»—«А можно реплику?» — крикнул мужчина с одним ухом. — «Давай!» — раздалось сразу несколько голосов. — «У Лужкова, видимо, есть образование?» — «А как же!» — подтвердила женщина в шелковой косынке. — «Как же ему тогда не знать, что у выражения „лицо кавказской национальности“ совсем не тот смысл, какой мэр хотел вложить в него? „Кавказец“ — антропологический термин, означающий „белый человек“. Мы все кавказцы, в том лишь смысле, что являемся белыми. А он-то имел в виду черножопых!» — «А как же их назвать? — хихикнул мужчина в зеленке. Он поминутно с каким-то удовольствием выбрасывал язык. — Не скажешь же — „черножопые“! — „Южане, южный этнос, посланники Кавказа, жители Кавказских гор… Можно найти десятки вполне нейтральных терминов“, — предложил мужчина с культей вместо правой руки. — „Еще одну реплику можно?“ — вылез мужчина с разбитыми губами. — „Давай! Давай!“ — заголосила публика. — „Почему не снимут Драгунского? С этим законом о новых акцизных марках он нанес огромный ущерб. Дожили, в России нечего пить. Прилавки пусты! Как при коммунистах!“ — „Напиши жалобу в Думу!“ — смеясь, предложила дама с бинтами. — „А у меня тоже есть наболевшее. Будете слушать?“ — спросил мужчина с протезом. — „Давай, валяй!“ — послышалось с разных сторон. — „Сегодня мы на внутренних проблемах топчемся. Но у меня свой аспект — филолого-исторический. В конце концов речь идет о России, о ее будущем. Вдруг на карте появилась некая новая территория, обозначенная как Марий-Эл. Вначале, на слух, я подумал, что речь идет о Канаде или французской Гвиане. Но вдруг понял, что это о собственной моей стране. Кто знает, что это за образование и как оно оказалось в границах России? Согласен, никто знать не может. В советские времена на этом месте находилась Марийская автономная республика. Марийские племена, или черемисы, известны с начала новой эры. Входили когда-то в Волжско-Камскую Болгарию, затем оказались под татаро-монгольским игом, а в середине шестнадцатого века были включены в состав Российского государства. В 1920 году получили от большевиков статус автономной области, а в 1936-м — республики в составе РСФСР. Язык марийцев относится к финско-угорской группе и для русского уха звучит, конечно, непривычно. Государственный язык здесь, как по всей территории России, русский. Тогда чем объяснить появление в конце прошлого века на карте страны нового названия с неведомым звучанием? Возможно, словообразование Марий-Эл — фольклорная придумка в духе народных легенд, типа „страна Муравия“ или „тридевятое царство, тридесятое государство“. Народ в своем внутрикультурном общении имеет право называть себя как угодно, в том числе и „муравлянами“ или „тридевятниками“, — со смехом продолжал он. — Но при чем здесь государственно-территориальное образование? Кем вдруг Тувинская республика переименована в Республику Тыва? А Башкирия в Башкортостан? Почему в одних случаях на наименование государственных административных единиц распространяется закон о федеральном общегосударственном языке, а в других этот язык подменяется национальным, чужезвучным для остальной части населения России? Взять, к примеру, Республику Саха. Откуда они взялись, сахаинцы? Или как их вообще называть? Не странно ли, не абсурдно ли: в собственной стране проживает народ, который в федеральном языке не имеет определения. Традиционно в русском языке существует, и уже давно, понятие якуты. А что такое Саха? В российской и мировой исторической литературе, да и в толковых словарях мы не найдем…“

В этот момент в помещение ввалился какой-то всклокоченный, поддатый шаромыга. Его набрякшие бордовые губы сжимали окурок, тлевший перед самым носом. Губастый принес две полулитровые бутылки водки. «Я вчера обещал принести. Вот, принес…» — заявил он хриплым голосом. Публика устремилась к выпивке. Через пару минут бутылки были опорожнены. Шаромыга бросил рассказчику: — «Ты закончил? Если нет, продолжай. Кто еще нас обижает…» — «Как бы улизнуть отсюда, — мелькнуло у меня. — Надо сказать Семену Семеновичу, что меня ждут дела». — «Другая, но похожая история: Осетия-Алания, — продолжил историк. — Известно, что аланы (иронцы) — кочевые племена, вышли из сарматского этноса иранской языковой группы, перебрались в первом веке новой эры на земли Приазовья и Предкавказья. На этих же территориях проживали и другие племена аборигенов. В конце четвертого века аланы (иронцы) были разгромлены гуннами. Оставшаяся часть разделилась. Большая ушла с оседлых мест, прошла через всю Европу и в союзе с вандалами создала королевство в Северной Африке, в Карфагене, — ныне Тунис. Меньшая осталась в Предкавказье и в шестом веке была рассеяна аварами. Не следует путать их с аварцами. Оставшие иронцы (аланы) в седьмом веке попали под власть хазар. В конце десятого века, после разгрома киевским князем Святославом Хазарского каганата, разноэтнические племена стали формироваться в раннефеодальное образование. Кроме аланов-иронцев, в него вошли хазары, савиры и другие мелкие народности, ныне все исчезнувшие. В западных и византийских книгах базар этот назвали Аланией, впрочем соседи грузины называли его Оссией, а русские Яссией. Сам же народ называл себя иронцами. Так что в процессе формирования осетинского этноса участвовали многие местные племена, сохранявшие скифское языковое наследие. Поэтому в современном осетинском языке проглядывают и скифские и иронские корни. Добираемся до тринадцатого века. Что мы имеем? После разгрома монголами небольшие остатки иронцев-аланов поселились в восточной части бассейна реки Терек. Позже на эти территории продвинулись адыги. Так из смешения народностей образовались кабардинцы. А на севере осетины распались на четыре анклава: дигорский, алагирский, куртатинский и тагаурский. В конце четырнадцатого века Тимур разгромил осетинские анклавы, выжившие жители, ушли далеко в горы. И только в семнадцатом веке осетины стали спускаться на равнины. Но почему вдруг, в конце двадцатого века, Осетия стала называться еще и Аланией? А не Республикой Ирон? Что, в последнее время стало известно что-то совершенно новое об иронской (аланской) культуре, истории, языке, этносе и связях с осетинами? Нет! Ничего нового мы не найдем! Представьте: французы вдруг станут называть себя галлами, испанцы — кельтиберийцами, голландцы — баталами, ливийцы — аланами, румыны — даками, венгры — аварами или половцами, бразильцы — португальцами, тунисцы — карфагенянами, а кабардинцы — тоже захотят называть себя аланами. Ведь в каждом из этих народов можно найти исторические следы другого этноса. За этими на первый взгляд безобидными выкрутасами небольших этносов угроза трагического раздела России». — «Грустная история, — протянула дама в шелковом платочке. — Только Россию развалят все равно. Этим или иным способом. Столько глупых людей у власти, столько дураков и лизоблюдов вокруг Кремля вертятся, что мало шансов сохранить Россию. Жаль! Но нас к этому времени уже не будет».

Запах сырости и плесени вдруг усилился. Я услышал непонятный гул. Он словно приближался к приюту бомжей. Из прогнившего пола стали выползать крысы. Они сворачивали в коридор, а потом по разрушенной лестнице шмыгали на второй этаж. Волнение мое перешло в испуг, когда я понял, что бродяг происходящее совершенно не занимает. Я хотел фыркнуть, но стеснялся, я думал уйти, только трусил, что вызову к себе пренебрежение. «Неужели они ничего не слышат и не видят?» — удивился я. Или на меня уже нахлынули наваждения из будущего? Быть не может! А может, просто нервный кризис? Задетое самолюбие вынудило меня взглянуть на Семена Семеновича. Он сидел на полу угрюмый, даже суровый. На мой взгляд, явно замеченный им, никак не ответил. Тут у меня появилось подозрение, что все, что я видел и слышал, представляется исключительно одному мне. Я никак не мог найти в себе силы встать и выйти. Это чувство поглощало и уязвляло меня до отчуждения от реальности. — «Семен Семенович, — усилием заставил я себя шепнуть ему на ухо. — Мне пора. Я неважно себя чувствую. Я зайду как-нибудь. Не прогоните?» — Видимо, я жалко улыбнулся. — «Подождал бы Мишеля. Французский журналист, пишет книгу „Песни и слезы России“. С ним есть смысл поговорить. Аналитик. Я думал, тебе будет полезно его общество. Французы — самая ироничная в мире нация. А ты ведь в крайностях… Тебе что, неинтересно? Простые россияне обсуждают настоящее и будущее собственной страны. Таких людей надо бы в Думу, а не тех… Впрочем, не задерживаю. Я сам здесь по-другому делу. Прощай». Он отвернулся, словно тут же забыл меня, как будто я даже перестал существовать. Кажется, начали обсуждать тему государственного объединения России, Америки и Японии. Кто-то громко спорил, доказывая преимущества вхождения в Евросоюз… Я привстал, зажал в руке папку Кошмарова, и, согнувшись, не оглядываясь, проскользнул на улицу. Мне показалось, что на мой уход никто не обратил внимание. Лишь несколько крыс издали писк и заторопились к лестнице. «Не думал, что у Химушкина интерес к социальной жизни. Казалось, он живет сам по себе. Впрочем, может, я что-то не до конца понял. Во всяком случае, меня интересую только я сам, так что правильно сделал, что сбежал. О жизни своей России я знаю не меньше, чем эти народные трибуны. Но как безумно далеко остались во мне „возмущенные дискуссии“ народа из полуразрушенного дома. Опять возник проклятый вопрос, мучивший меня давеча: „Почему вообще есть сущее, а не наоборот — ничто?“ И тут же пришло на ум простое и ясное умозаключение: „Если у меня сложилась определенная, безотлагательная цель, то мне необходимы средства для ее достижения. Средства, конечно, не материальные. Мне нужен инструментарий эффективных действий. Без него я просто сойду с ума“. Толком не понимая зачем, я направился на Суворовский бульвар. Мне всегда казалось, что если захотеть, то можно выйти из любого навязчивого состояния. Но оказалось, что это не всегда так просто. И лишь усевшись на одинокую скамейку, я усмехнулся своей нерадивости и открыл папку. Передо мной лежала жалоба, направленная председателю Арбитражного суда России. Больше из любопытства, чем с какой-то определенной мыслью, я стал читать.