Доживем до понедельника. Ключ без права передачи - Георгий Исидорович Полонский

— Около меня сидите вы… стало быть, к вам. Может и на дуэль вызвать, он такой у нас…

(Эта дуэль тут же возникла перед мысленным взором Пенапью, продлилась всего несколько секунд и завершилась ужасающим ударом — клинок пропорол печень… Нужно ли уточнять: чей клинок — чью печень? Пенапью практически был беззащитен перед ураганным натиском незнакомца!)

Наяву он предложил:

— Так надо ему сказать, чтобы и он с нами сел, зачем же огорчать?

— Принц, вы бесподобны! — Альбина залилась смехом. — Нет, я растормошу вас все-таки! Если это вообще способна сделать с вами молоденькая женщина…

— Вообще — способна, — заверил гость рассеянно, но воодушевленно: он увидел Марселлу, появившуюся наверху.

Марселла шла по галерее взбудораженная, с высоким стаканом в руке, над которым голубело что-то. Горячим шепотом отвлекла она Патрика от невеселых раздумий о свойствах Альбининого сердца:

— Ваша милость! Ну как я могла не поделиться с вами? Гляньте-ка: оживает! Я ведь умом не верила, я только хотела верить — и вот… Она — голубая почему-то…

Патрик подивился, показал большой палец: да, мол, здорово… Он поднес от стены к балюстраде легкий столик — как пьедестал для этой розы. А Марселла, глядя на нее, забормотала нечто странное:

— Я должна сказать, ваша милость… Что хотите со мной делайте, но я должна… Нельзя вам пускать меня в свою комнату! Вот ключ. И не давайте больше. Какая-то я опасная делаюсь, самой от себя страшно! — Девушка шептала это и плакала. — Поняла, что еще минуту побуду там — и портрет вашей принцессы изорву. В клочья! Ну нечего ей там красоваться да еще и хохотать! Над кем? Над вами?! В клочья изорву, слышите? И — в печь! И будь что будет…

Так она плакала, что ему пришлось достать свой носовой платок, действуя им так, как в этих случаях делают с детьми. Затем Марселла ойкнула и присела в страхе за балюстрадой: оказалось, что внизу — король, он шел к столу…

Крадус плохо сдерживал ликование или не старался: хлопал себя по ляжкам, потирал руки…

— Ваше Высочество, не осудили меня? Уж очень дельце неотложное! О чем без меня шла речь? Надеюсь, Оттилия, не про этот, как его, не про акробатический насморк?

— Аллерги… — Тут свояченица получила королевский щипок. — О боже, вы ущипнули меня… при людях!

— Любя, любя! Будет синяк — я сам объясню Канцлеру, что это от меня… вместо ордена! Девочки, да вы кислые почему-то? Может, я помешал?

Альбина сухо сказала:

— Немножко, нам с принцем… Но мы потерпим.

— Что? Ага, ясно. Нет, лично я детям не помеха. А вы, дамы, — накушались? Тогда пойдем, пусть поворкуют свободно. Пошли, пошли… Зато я вам новость скажу расчудесную! А может, и покажу…

Направляясь к дверям, Флора заметила наверху Патрика и послала ему воздушный поцелуй. В связи с этим последовало замечание Оттилии:

— Есть мнение, сестрица, что тебе не под силу стало отвечать за своего воспитанника. Он сам уже воспитывает других! Причем — отвратительно…

Королева не успела ни возразить, ни понять сказанного: дворецкий распахнул перед ними двери.

А Патрику, должно быть, казалось, что детки двух королей и в самом деле воркуют интимно. Но он старался не смотреть вниз, у него было дело: устроить так, чтобы Марселла увела подальше от греха маленькую дочь музыканта, чтобы уложила ее — для чего девушке настойчиво был вложен в руку тот же ключ. Так, это сделано, они уходят…

Затем Патрик сел у столика с розой и хотел заставить себя сосредоточиться на ней: и впрямь ведь необычная вещь. Возродилась, можно сказать, из пепла. На глазах растет и как бы смелеет! И — голубая, что само по себе невиданно. А все же чудесная эта ботаника слабо отвлекала его от «воркования» там, внизу! Невидимая гитара взяла аккорд, другой — и голос, неведомо кому принадлежащий, запел про случай, очень похожий на удел немого поэта:

Они мои дни омрачали

Обидою и бедой —

Одни своею любовью,

Другие своей враждой.

Они мой хлеб отравили,

Давали мне яда с водой —

Одни своею любовью,

Другие своей враждой.

Но та, кто всех больше терзала

Меня до последнего дня,

Враждою ко мне не пылала,

Любить — не любила меня…[32]

Между тем внизу происходил такой разговор между двумя Их Высочествами.

АЛЬБИНА. Так что, принц, — не нравлюсь я вам? Нет, вы не косите глазом на галерею. Ну? Только начистоту!

ПЕНАПЬЮ. Я не косю… Нравитесь… А вот этот нервный сударь, ну, который на дуэль может… он все-таки ваш поклонник или той девушки?

АЛЬБИНА. Какой еще девушки?

В эту минуту наверху вновь была Марселла: от нее и Патрика сейчас отошел, благодарно прижимая руку к сердцу, успокоенный отец маленькой егозы: только теперь он сможет грамотно «пилить» свой контрабас и не погибать от страхов…

АЛЬБИНА. Так про какую девушку вы спросили?

Увидев, о ком речь, она засмеялась.

— Патри-ик! Патрик, о чем ты там со служанкой? Отошли ее, ты мне нужен…

Наверху это вызвало небывалую, неслыханную дерзость в ответ. Марселла, видимо, не зря говорила: «какая-то я опасная делаюсь». Вот что она швырнула принцессе громко и бурно:

— Да уходит служанка, уходит! Он вам нужен? Как кошке — мышь!

Изумлены, понятное дело, были все. Но и сама Марселла тоже! Изумлена и напугана. В страхе зажав себе рот обеими руками, поскольку подобные выражения так и рвались из нее наружу, она выбежала вон.

Внизу Альбина искала глазами кого-нибудь, кто объяснил бы случившееся.

— Она что, рехнулась? Нет, вы слышали? Наверное, подпоили ее на кухне… И что теперь? Она будет тешить себя надеждой, что я спущу, забуду? Напрасно! Ее злит, что мне нужен Патрик… Да тут ревность, господа! Умора…

Патрик! Что-то я хотела? Чертовка, она сбила меня… Да, Патрик! Шел бы ты к нам, в самом деле… Нет ли у тебя новых стихов для меня? Во внутреннем кармашке наверняка найдутся, а? Ну пожалуйста! Очень уж надо, понимаешь ли, показать нашему гостю, каким бывает настоящее мужское чувство…

Слушай, а давай, я прочту ему то, что ты мне в марте написал, в свой день рождения! Обратите внимание, принц: не в мой день, а в свой! Можно, Патрик? Не разозлишься?

Поскольку автор стихов не выразил согласия, Пенапью позволил себе заметить:

— Мне кажется, Ваше Высочество, что всякий сочинитель прочитал бы сам. Но не во всяком обществе!