Доживем до понедельника. Ключ без права передачи - Георгий Исидорович Полонский

— Мне иногда кажется, что я для вас — вроде котенка… Нет-нет, я не обижаюсь… можете руку не отдергивать… Кукол-то спрятать надо! — спохватилась она. — Да так, чтобы не дрожать, когда я врать буду: сделано, мол, как велели, Ваше Величество, — все, мол, сгорели подчистую…

Она принялась складывать их. И все поглядывала на стакан с серой тенью цветка.

— Я уже наполовину выучила:

Эта Роза моя — откровенности Муза!

Лишь втяни в себя тонкий ее аромат, —

Цепи лжи упадут с тебя ржавой обузой,

Вдохновением правды ты будешь объят…

Патрик вынул какой-то кожаный мешок, вытряхнул из него на кровать вороха рукописей, предлагая тару.

— А бумаги куда? Их, по-вашему, прятать не надо? Еще как надо!.. Нет-нет, я другое придумаю. Кукол надо бы по-хитрому: и надежно, и чтоб все-таки недалеко… Зачем? Чтоб иногда я могла приходить сюда — когда вас нет, конечно, когда не помешаю… — ну и провести с ними полчасика…

Договаривая это, она совершенно сконфузилась. Патрик протянул ей ключ и показал: сейчас он уйдет, а она пусть закроется изнутри…

25

Вообще-то, для котильона двух пар недостаточно, — однако танцевали: гость с королевой, Крадус с Оттилией. Пенапью ухитрялся и Нике, самой юной своей партнерше, посылать улыбки и подавать руку иногда, она крутилась тут же, под ногами… Альбина сидела в холодной уверенности, что все происходящее делается специально ей назло.

Как ни странно, и у абидонцев и у пенагонцев танец мог сочетаться с беседой, ее даже одобрял этикет. И принц Пенапью отвечал королеве на ее вопрос:

— О… Я еще не смею сказать, Ваше Величество, понравилось мне в Абидонии или нет. Где я был? Судите сами: в таверне, в полицейском участке и здесь… это ведь мало-вато?

Вмешалась Оттилия, у которой был острый слух:

— Вы очень неопытны, принц! Когда политику надо что-нибудь заявить, фактов не может быть «маловато»… Они — ну как бы вам объяснить? — они делаются.

— Из чего, ваша светлость? — серьезно спросил Пенапью.

— Да из чего угодно… из слов, из воздуха…

— Тетя! Не развращайте младенцев! — от стола подала реплику Альбина. Из речи, написанной Канцлером, она делала голубей и пускала их по залу.

— Да, свояченица, с малютками поаккуратней, — сказал Крадус и чуть не наступил на ребенка. Ника показывала пальчиком на окна и говорила:

— Собачки авкают.

— Что-что? — наклонился к ней король.

— Собачки авкают. Там.

— Где? Серьезно?! А ну, музыка, тихо! — гаркнул Крадус.

И когда музыканты оцепенели, расслышать смогли все: лаяли псы.

— Так, — монарх отрезвел мгновенно. — Ваше Высочество, дорогие дамы, мне надобно отлучиться. Дельце государственной важности, прошу извинить.

Он попятился к дверям спиной, а по дороге заметил пенагонскому гостю:

— Да, друг мой, учтите: если эта малышка будет отвлекать вас от принцессы, я ее просто с хреном съем!

И захохотал, удаляясь.

— Он шутит, — постаралась смягчить эту выходку королева.

— В самом крайнем случае девочка попадет в сиротский приют, — заметила Оттилия.

— Как? Позвольте… почему?! — обомлел Пенапью.

— По здешним обычаям, принц, легкомысленного папу-музыканта следует наказать. А другой родни, похоже, у девочки нет: иначе не тащили бы ее сюда и не прятали в футляре от инструмента… Отсюда я и заключаю…

— Но в приют — за что же?! Отнять ее у отца? За то, что ему не с кем ее оставить? А вдруг они остались без мамы?

Пенапью осекся, поскольку что-то грохнуло на галерее, жалобно взвыли струны: это контрабасист не то сам упал, не то инструмента не удержал. Оттилия была непроницаема.

— Ваше Величество, — кинулся Пенапью к королеве. — Но если я попрошу… Ведь это мое, мое, а не чье-нибудь легкомыслие… Принцесса, вы-то слышали, что ваша тетя сказала? Это она всерьез?! — Ему хотелось отнять у Альбины бокал, к которому та прикладывалось чаще, чем следовало молоденькой девушке.

Флора попыталась разогнать тучи:

— Я, право, не знаю, сестра, что за радость изображать злую фею…

— Я могла и промолчать, конечно, — разъяснила Оттилия с жутковатым спокойствием. — Но я сама вот этой рукой переписывала набело Внутренний Дворцовый Устав, составленный моим мужем. И подписанный твоим, дорогая! Там есть параграф относительно детей… Но я допускаю, что ради гостя, который так побледнел, — видит бог, я не хотела этого, — исключение может быть сделано…

— Спасибо! — Пенапью заставил себя улыбнуться ей. После слов о сиротском приюте он не выпускал из руки ладошку Ники. Последние полчаса дитя куксилось. Теперь он подвел ее к лестнице:

— Ступай к папочке. Бояться ничего не нужно… поняла? Господа музыканты, возьмите, пожалуйста, маленькую…

Альбина, пустившая двух бумажных голубей невесть куда, увидела вдруг третьего, не своего, из другой бумаги, — он спустился к ней сверху, тянулся в ноги. Она взяла его и увидела, что это записка. А отправитель кто? Она повела взглядом по галерее. Э, да там же Патрик! Она помахала ему рукой, но он остался недвижим почему-то.

Тогда она расправила голубка и, отстранившись от всех, прочла слова, выведенные карандашом из мягкого свинца:

«Я следил за вами: вы не дрогнули, не поддались жалости, не подумали заступиться за дитя. Что с вашим сердцем, любимая? Оно окоченело? Оно — есть? П.».

— О боже, — вздохнула принцесса. — Еще и с этой стороны замечания… уроки морали…

26

В этот момент Крадус целовал в морду нашего давнего и мимолетного знакомца — жеребца по имени Милорд!

Волнующая эта встреча была организована в лучшем деннике королевской конюшни. Милорд не отдышался еще, в нем гудел азарт скачки с препятствиями, и то же самое следует сказать о капитане Удилаке, который обращен к своему королю сияющей, пыльной и потной физиономией.

— Нет, голуба моя, водицы холодной не проси — так и запалить тебя недолго. Остынешь — сам поднесу, лично. Из вазы саксонского фарфора! Удилаша, ты брат мне теперь! — Капитан был схвачен за уши и тоже поцелован. — И полковник с этой минуты… как обещано!

— Рад стараться, Ваше Величество!

— И молодцов твоих отмечу, довольны будут. Всем приказываю гулять два дня! Угодили вы, ребята, своему королю… слов нет как угодили… Это ж не рысак — это Аполлон лошадиный! Интересно, сам-то он чует, чей он теперь? Чуешь?

27

Пенапью спросил:

— А кому это вы помахали, принцесса?

— Это Патрик, стихоплет наш. — Сощурившись, Альбина перевела взгляд с одного своего незадачливого кавалера на другого, затем снова на первого… — Ревнует меня дико! Видите, следит оттуда, как коршун. Сейчас записку прислал… нервную.

— А к кому, простите,