Делириум - Лорен Оливер

Мы договорились в полночь встретиться в нашем доме и продолжить планирование побега. Я принесу первую партию вещей, которые мне бы хотелось взять с собой: мой фотоальбом; пенал с записками, которыми мы с Ханой обменивались на уроках математики, и, конечно, все припасы, что смогу стащить со склада в дядином магазине.

Когда мы наконец расстаемся и я иду домой, уже почти три часа. Тучи начали расходиться, в разрывах между ними виднеются кусочки бледно-голубого, как застиранный шелк, неба. Воздух теплый, но ветер несет с собой холод осени и запах дыма. Скоро пышную зелень деревьев сменят костры красных и оранжевых красок, а потом и они перегорят и на зиму останутся только ломкие черные ветки. И я буду где-то там, среди голых дрожащих деревьев. Но со мной будет Алекс, и с нами ничего не случится. Мы будем гулять, держась за руки, целоваться при свете дня и любить друг друга столько, сколько хотим, и никто никогда нас не разлучит.

Несмотря на все, что произошло за сегодняшний день, я чувствую себя как никогда спокойной, как будто слова, которые мы с Алексом сказали друг другу, окружают меня защитным полем.

Уже больше месяца я почти не бегала, было слишком жарко, а потом тетя вообще запретила. Но, вернувшись домой, я тем не менее первым делом звоню Хане и прошу встретиться со мной возле стадиона, оттуда мы обычно стартуем.

— Я как раз собиралась позвонить тебе и тоже предложить пробежаться, — со смехом отвечает Хана.

— У дураков мысли сходятся, — говорю я.

Смех Ханы прерывает треск и шипение — это цензор где-то в глубинах Портленда на секунду подключился к нашему разговору. Старый добрый всевидящий глаз. Я готова взорваться от злости, но сразу же остываю — скоро я буду вне досягаемости для любого самого бдительного цензора.

Я надеялась ускользнуть из дома, не повидавшись с тетей, но она переходит мне дорогу в самый последний момент. Тетя, как обычно, была на кухне, уборка-готовка — это ее жизненный цикл.

— Где была ты весь день? — спрашивает она.

— С Ханой, — автоматически отвечаю я.

— И снова уходишь?

— Только на пробежку, и все.

Совсем недавно мне казалось, что, как только я увижу тетю, я расцарапаю ей лицо или вообще убью. Но вот я смотрю на нее и ничего не чувствую, она для меня не больше чем персонаж на рекламном щите или пассажир в автобусе.

— Ужин в половине восьмого, — говорит тетя. — Я бы хотела, чтобы ты помогла накрыть на стол.

— Я вернусь раньше.

Мне приходит в голову, что, возможно, вот это безразличие, эта отстраненность от происходящего и есть то состояние, в котором постоянно находится тетя и все исцеленные. Между тобой и миром словно толстое, непробиваемое стекло. Тебя ничего не трогает, нет причин волноваться. Говорят, что исцеление делает человека счастливым, но теперь я понимаю, что дело не в счастье, на твое счастье им плевать. Дело в страхе. Ты боишься физической боли, боишься страданий, боишься, боишься, боишься… Страх приводит к тупому животному существованию в огороженном пространстве.

Впервые в жизни я искренне сочувствую тете Кэрол. Мне всего семнадцать, а я уже знаю то, чего не знает она. Знаю, что смысл жизни не в том, чтобы плыть по течению. Я знаю, я уверена, что смысл жизни в том, чтобы найти то, что для тебя важнее всего, и держаться за это, драться и защищать.

— Ладно, иди.

Тетя стоит и мнется, она всегда неловко себя чувствует, когда хочет сказать что-то важное, но не помнит, как это делается.

— Две недели до твоего исцеления, — наконец говорит она.

— Шестнадцать дней, — поправляю я.

Но мысленно веду другой отсчет: осталось семь дней. Через семь дней я буду свободна, через семь дней я буду далеко от всех этих людей, от их фальшивых параллельных друг другу жизней. Они скользят, скользят, скользят по направлению к смерти, но их существование сложно назвать жизнью.

— Если ты нервничаешь, это нормально.

Вот что ей было так трудно сказать, она с великим трудом выуживает из памяти слова утешения. Бедная тетя Кэрол, ее жизнь — тарелки и помятые консервные банки с зеленым горошком, один день сменяет другой, но разницы никакой — те же тарелки, те же банки с горошком. И тут я вдруг вижу, какая она старая — лицо в глубоких морщинах, в волосах седые пряди. Только ее глаза лишены возраста, такие глаза у всех исцеленных, они словно подернуты дымкой и смотрят в никуда. Наверное, в молодости, до исцеления, тетя была красивой — она высокая, почти как моя мама, и такая же стройная. У меня в голове возникает картинка — две девушки, как две черные скобки на фоне серебристых волн океана, брызгают друг в друга водой и смеются. От этого нельзя отказываться.

— Да я не нервничаю, — говорю я тете. — Честно. Скорее бы уже.

Всего каких-то семь дней.

24

Что есть красота? Красота всего лишь трюк, иллюзия, воздействие частиц и электронов на твои глаза, они как старшеклассники, возбужденно ожидающие перемены. Позволишь ли ты обмануть себя?

Когда я прихожу к стадиону, Хана уже там, она стоит, прислонившись к сетке ограждения, подставила лицо солнцу и закрыла глаза. Волосы у нее распущены и при солнечном свете кажутся почти белыми. Я останавливаюсь в пятнадцати футах, мне хочется, чтобы эта картинка навсегда запечатлелась в моей памяти.

Хана открывает глаза и видит меня.

— Мы еще не стартовали, — Хана отталкивается от ограды и демонстративно смотрит на часы, — а ты уже вторая.

— Это вызов? — спрашиваю я и прохожу последние десять футов.

— Констатация факта, — с улыбкой отвечает Хана, но когда я подхожу ближе, улыбка исчезает. — Ты какая-то не такая.

— Просто устала. День был длинный.

Так странно, что мы не обнимемся при встрече или что-нибудь в этом роде, хотя так было всегда и предполагается, что так и будет всегда. И странно, что я никогда не говорила Хане, как много она для меня значит.

— Не расскажешь? — прищурившись, спрашивает она.

Хана загорела, веснушки у нее на носу похожи на созвездие. Я действительно думаю, что Хана самая красивая девушка в Портленде, а может, и в целом мире… Она станет старше и забудет обо мне. Так больно об этом думать. Когда-нибудь Хана забудет о том, как мы дружили, а если и вспомнит, то это будет похоже на смутное воспоминание о каком-то глупом сне.

— Может, после пробежки, — говорю я.

Я просто не знаю, что сказать, знаю только: надо продолжать идти вперед. Идти вперед, что бы ни случилось. Это универсальный закон.

Хана наклоняется и разминает подколенное сухожилие.