Карта мира - Илья Носырев

— Иди! — крикнул Иегуда. А сам извлек из-под плаща зонтик и раскрыл его над головой. Золотой купол пал да самой земли, образовав прилипший к полу герметичный шатер. Мертвецы налетели на купол и попытались прорвать его ткань — да не тут-то было! Нежная на вид материя оказалась крепче стали. Рональд бросил последний взгляд на эту полупрозрачную конструкцию: Иегуда спокойно сидел внутри на складном стульчике (как и все его загадочные предметы, невесть откуда взявшемся) и, наверное, размышлял о судьбах человечества, совершенно игнорируя страсти, кипевшие по ту сторону отделявшей его от мира тончайшей и несокрушимой стены.

Он пробежал по коридору, ответившему гулким эхом его шагам — и только в конце его с удивлением заметил, что никто его не преследует. А потом посмотрел перед собой.

Он находился у входа в круглую беседку — или храм. Как ни странно, беседка стояла посреди ночной прохлады, а Муравейника не было — он исчез, видимо, за ненадобностью. Вот только небо над его головой было нарисовано на потолке — и единственная эта деталь напоминала, что еще минуту назад он блуждал по лабиринту.

В небе шли фигуры одиноких странников с посохами в руках — каждый по своей дороге. У всех были головы животных — крокодилов, птиц, кошек, бегемотов…

Он узнал его — то был Дендерский зодиак[26]…

Теперь он стоял под этими звездами, то нарисованными на сводах потолка, то отдаляющимися, чтобы стать вполне настоящими. Иллюзорность ночного неба над головой была столь великой, столь мастерской, что он забывал о том, что находится под крышей здания и начинал бродить по этой странной земле, рассматривая созвездия. Вокруг рос тростник, на воде качались чашечки лотоса.

«Египет, родина цивилизации», — тяжко, точно ворочая заржавевшие шестерни мыслительной машины, вроде той, что некогда изобрел Раймонд Луллий[27], — думал Рональд. Однако он ошибся — и понял это сразу же, как сделал несколько шагов вдоль этой ночной реки, в которой отражались холодные, прекрасные и самодовольные звезды.

Это был не Египет, а вода — не Нил, обычная грязная лужа, на окраине крупного города, настоящего мегаполиса. Вокруг шумели пустые торговые ряды — рынок и ночью, при отсутствии товаров, шумел и был полон народу.

В луже плавала кожура семечек, а еще — отражались звезды.

Он едва оторвался от этого зрелища — а затем сделал несколько шагов в сторону и влился в галдящую толпу.

Это были не римляне и даже не сарацины с турками — желтые физиономии, коренастые высокие тела силачей, невзрачная одежда людей, привыкших к зимним холодам. А вокруг простирался даже не рынок, настоящий восточный базар: люди тащили тюки с товарами, катили металлические тележки, открывали полосатые палатки.

Толпа валила в большие ворота, проходя на поезд, рассиживаясь на скамейках, стоящих внутри, толпясь, ругаясь и работая локтями. Рональд, повинуясь странному наитию, вошел вместе с ними и стал в углу. Никто не обращал на него внимания — даром, что одежда его заметно отличалась от их курток и штанов. Поезд тронулся и нырнул в темный туннель.

Люди вокруг толкались и галдели — наверно, это была национальная черта — беспрестанно толкаться и галдеть. Рональд осматривался. Женщины, высокие, с раскосыми глазами, кутались в шубейки, сверкали лаковыми сапогами. Мужчины были все оживленно мрачны.

За все двадцать пять лет своей жизни Рональд повидал немало чудес (из них большую часть — в течение прошлой недели), но отчего-то эти угрюмо-веселые люди вокруг, вагон, качающийся из стороны в стороны, необычайно удивляли его.

Но еще больше поражало взгляд Рональда волшебное зеркало, укрепленное в конце вагона. Перед стеклянной гладью двигались в воздухе маленькие человеческие фигурки, плыли дома, деревья, облака — картинка, сходя с экрана, овеществлялась и обретала объем: ее можно было рассмотреть со всех сторон. Это было какое-то средство связи, более чудесное, чем даже компьютер в Башне играющих.

В воздухе возникло изображение ракет, огненным дождем падающих на город. Сперва он не понял, в чем тут штука — а когда понял, поразился: до земли ракеты долетать не успевали — в нескольких метрах от ажурных башенок и крыш похожих на бочонки жилых домов их хватала невидимая сила и с быстротой фокусника убирала под полотно воздуха. Был ли то род искусства вроде цирка? Пристальное внимание пассажиров и слезы на глазах у женщин подсказывали, что съемка натуральная, а видение изображает их родной город.

Поезд выкатился из-под земли, и, выглянув в широкое окно вагона, он убедился, насколько был прав: над городом шла битва невидимых архангелов: красные линии, словно тысячи сигарет, одновременно зажженных и брошенных с небес рассерженным курильщиком, расчертили все небо. Дети завопили от возбуждения и страха, прижимались к стеклу щеками, показывали в небо пальцами.

Траектории ракет, рушащихся на город, прерывались внезапно — точно вопль рушащегося с небес Люцифера, который вдруг устыдился своего страха перед высотой. «Уууу! Уууу!» — завывало небо, содрогаясь, точно стальной лист.

— Див! Див! — кричали дети. Толпа ревела от восторга, люди обнимали друг друга: Рональд даже порадовался за их радость.

И в этот миг на экране показалось лицо человека, что когда-то спас ему жизнь.

Это был он, тот самый призрак, закрывший руками дуло пистолета, из которого его пыталась убить ведьма, — те же голубые глаза, седые волосы, благообразие в каждой черте, горькие складки у рта…

— Лаврентий Тессера… награда за любую информацию… лаборатория… предположительно в Буэнос-Арьесе… — доносились до него слова сквозь крик толпы. Поезд остановился.

Вот она, эта станция, на которой нужно сойти.

Он поднялся вверх по стеклянному эскалатору и вышел на улицу. Дорога, которая связывала его с целью, была словно красными стрелками помечена — так уверенно он шел. И понемногу перед ним вырастало колоссальное здание, архитектор которого, казалось, потерял всякое представление о соразмерности: это был пузатый каменный бочонок, перерезанный в нескольких местах циклопическими квадратными ярусами. А за его мощным силуэтом было голубое и холодное небо, и от этого оно казалось каким-то азиатским, китайским. Наступало утро.

Его не увидели ни охранники, ни контрольные автоматы, вглядывающиеся в посетителей на входе. Он проделал путь по десятку коридоров, едва ли менее запутанных, чем переходы Муравейника. Присоединившись к текущей по одному из коридоров толпе, он прошел в зал, видимо, центральный в здании-из огромных окон город бы как на ладони, хрупкий и иллюзорно миниатюрный.

По залу рассаживались люди в костюмах, с раскормленными физиономиями, одышкой и нахмуренными бровями, из-под которых смотрели маленькие поросячьи глазки. А в центре зала сидел прямо на расстеленном ковре, скрестив ноги, словно сарацин, человек в европейском костюме тех времен. Когда наполнявшая зал толпа расселась на скамьях, концентрическими кругами спускавшихся к этому ярко-зеленому, словно степь весной, ковру, он провел руками по лицу и громовым голосом (в чем ему помогла укрепленная на лацкане его пиджака черная горошина) произнес: