«Мир Приключений» 1977 (№22) - Николай Коротеев

Я все стеснялась спросить Клавдию Владимировну, но потом все-таки спросила:

— А где фигурки?

И она меня привела в комнату, где на поставце стоял знакомый колпак из толстого, чуть зеленоватого стекла, а под ним мои друзья — Умник, Головастик и Радист. Я чуть было не бросилась к ним, но сдержалась — было неудобно перед Клавдией Владимировной.

Я стояла перед поставцом и рассматривала задумчивого, чуть насмешливого Умника, улыбчивого, душа нараспашку, Головастика и замкнутого технаря Радиста и даже не сразу услышала, как заговорила Клавдия Владимировна:

— Сейчас будет совещание, так что ты сразу увидишь всех наших сотрудников и войдешь в курс наших забот.

Совещание было назначено на полдесятого, но народ едва-едва собрался к десяти. Я сидела на стуле, втиснутом между диваном и письменным столом, и рассматривала комнату. Сколько лет по маминым рассказам я знала каждую музейную вещичку, как я гордилась нашей коллекцией амфор, была влюблена в скифских бычков, приходила смотреть на картины в новом, более удачном освещении или на экспозицию находок.

Но мама никогда не рассказывала мне о директорском кабинете, и сейчас я не переставала удивляться. Люди, которые всю жизнь проводят среди прекрасных вещей, — как они могут! Отвратительный черный дерматиновый диван, обшарпанный и неудобный письменный стол, а в углу колченогий круглый стол, покрытый малиновой скатертью с инвентарным номером, приколоченным прямо на скатерть. И на этой жутчайшей скатерти моя любимая ваза «Черное семейство»! Высокая, четырехугольная, стройная ваза, и с каждой стороны на черном фоне изображено время года. На обращенной ко мне стороне была весна, цветущая ветка сливы сыпала свои лепестки на инвентарную плюшевую скатерть.

Но не только инвентарная скатерть и дерматиновый диван мне были внове. Люди, которые собрались на совещание, удивляли меня еще больше.

Вот уже полчаса, как мы здесь сидим, но я не слышала ни одного слова ни о картинах, ни о старинных монетах. Говорили о новой прическе, и о новом кафе «Алые паруса», и о том, что «макси» уже вышло из моды.

Вошла Клавдия Владимировна, и все затихли. Она похлопала журналом по плюшевому столу, посмотрела на свои допотопные мужские часы и сказала:

— Уже 10.15. Кузнецова, конечно, нет, как всегда. Ну что же, начнем без него. У нас сегодня…

И Клавдия Владимировна стала говорить о всяких сметах и штатных единицах, а я-то с замиранием сердца надеялась услышать какие-то новые вещи о своих человечках. Я даже не совсем понимала, о чем она говорит, и думала: вот каким разочарованием начался мой первый день в музее. Тут открылась дверь, и вошел очень даже симпатичный парень в белой рубашке с закатанными по локоть рукавами и с огромным толстым портфелем. Это и был тот самый Кузнецов, которого ждали. Но у него был ничуть не виноватый вид.

Клавдия Владимировна еще раз посмотрела на часы и сказала ему (наверное, она хотела сказать это строго, но у нее не получилось):

— Ах, Матвей, Матвей, когда ты наконец научишься уважать дисциплину!

— Никогда, наверное! — ответил Матвей и, небрежно бросив портфель на пол, сел на диван. — Все это жуткая чепуха, эта дисциплина. Вот послушайте лучше, какие я вам новости расскажу. Вы знаете, конечно, где начали строить так называемые наши Черемушки. Так вот вчера экскаваторщик наехал на кладку XV века. Вот с ним надо совещание проводить… Нет, правда, Клавдия Владимировна, нужно сказать их шефу, чтоб внушил строителям, на какой священной земле мы живем и что тут не подходит принцип «раззудись плечо». Да что я вам сейчас покажу! — возбужденно воскликнул Матвей.

Клавдия Владимировна пыталась остановить анархичного Матвея Кузнецова и вести совещание по своему плану, но не тут-то было. Все вскочили со своих мест и окружили Матвея. Он осторожно достал из кармана плоскую коробочку из-под конфет и, открыв ее так, словно там какие-то невероятные драгоценности, осторожно отогнул вату. Я была страшно удивлена, что Матвей может быть таким педантично аккуратным. Я думала, что он бесшабашный во всем. Он осторожно обнажил какой-то осколок и, не вынимая из коробочки, показал его всем нам. Это был осколок древней греческой вазы, на котором сохранился совершенно законченный фрагмент росписи — бегущий юноша. Стройное длинное тело. Сильные руки в стремительном изящном изгибе, выброшенная вперед нога.

Матвей самодовольно улыбался, как будто это было его творение. Ну, хотя что говорить, и найти такое тоже здорово!

В общем, как-то так получилось, что остальное время проговорили о том, что уже было найдено на новостройках, и о тех возможных сокровищах, которые там могут погибнуть.

— Как хотите, Клавдия Владимировна, а я вам скажу, что я бросаю все свои текущие дела и буду торчать на стройках. И второе — давайте мне человека!

Тут Матвей пристально посмотрел на меня:

— У нас ведь новый работник, вот и давайте его ко мне на выучку.

Клавдия Владимировна пробурчала:

— Без наскоков, Матвей. Ничего не дашь обдумать. Кстати, познакомьтесь. Это Татьяна Знаменская или просто Тата, дочка Дарьи Георгиевны. Ах да, ты ведь не застал Дарью Георгиевну.

— Но я много о ней знаю. Тем более приятно. — И Матвей, улыбаясь, протянул мне руку.

…Итак, я теперь работник нашего краеведческого музея. Музея, в котором моя мама проработала 20 лет. Музей этот гордость нашего города, и к тому же в нем теперь живут мои друзья — Умник, Головастик и Радист. И может быть, удастся сделать что-нибудь такое, что поможет раскрыть их тайну.

Я решила поговорить об этом с Матвеем Кузнецовым; он так много знает, и он такой умный, просто-таки даже непонятно, когда это он успел так много узнать, ведь он не такой уж старый, ему не больше чем 25 или 26 лет.

Как-то я набралась смелости и сказала ему, что я бы хотела что-нибудь узнать о тайне человечков, что это вообще главная мечта моей жизни, и даже призналась ему, что и на искусствоведческий я хотела идти из-за них.

— Послушай меня, Матвей, вот все ими любуются, восхищаются, а они, ты понимаешь, они же мертвые!

— Нет, никак я тебя не понимаю. То, что прекрасно, то не может быть мертво.

— Ах, ну пойми: пока что они — только они, и все. А ведь у них была своя жизнь. Кто их сделал, где, когда и зачем? Что это — божки или изображение настоящих людей? Про другие вещи мы знаем хоть что-нибудь: из какой они страны, к какому времени относятся. А тут ничего, ничегошеньки…

— И ты решила взять так вдруг и открыть это все?

Он почему-то отнесся ко мне, как к ребенку, и ничуть даже не поверил, что это у меня серьезно.

— Ах ты фантазерка! А ты представляешь, сколько надо знать, чтобы сделать хоть малейшее открытие? Как надо знать каждую эпоху, каждую культуру!