Диверсанты - Евгений Андреянович Ивин

– Я, наверно, заплачу, – прошептал Коровенко, когда они опустили в могилу тело Малькевича, и он бросил туда горсть земли. – Что-то давит в груди, аж больно! – со слезами в голосе добавил он.

– А я не могу плакать! Я весь закаменел! – сквозь зубы произнес Саблин. – Скулы свело! Я хочу их тоже танками!

Несмотря на то, что едва заметно начинался рассвет, оставаться в лесу они не захотели, решили еще воспользоваться машиной, чтобы проскочить лишний десяток километров и бросить ее, а дальше пробираться в Киев пешком.

То ли горе, которое они переживали с потерей Малькевича, то ли стремление как можно быстрее добраться до Киева, хотя они даже не предполагали, что их ждет там, но они не останавливались и не испытывали опасений даже тогда, когда небо ярко заалело на востоке, и солдаты на встречных машинах могли заметить, что за рулем сидит водитель не в немецкой форме, а в кузове во весь рост стоит красноармеец.

Очевидно, их все-таки засекли, потому что при въезде в одну из деревень Саблин увидел забаррикадированную улицу и вооруженных немецких солдат. Филипп резко повернул машину и, повалив сходу плетеный забор, ринулся через огороды и сады за околицу деревни. Машина прыгала и скрипела, переваливалась на грядках и валила буфером под колеса вишневые деревья, смородину. И в этой неимоверной болтанке из стороны в сторону Коровенко еще ухитрился дать несколько пулеметных очередей по немцам, чтобы охладить немного их пыл, когда они бросились на перехват машины.

Саблину удалось не только выехать на луг за деревню, но обогнуть ее и снова выбраться на дорогу. Солнце едва высунулось из-за горизонта, и Филипп к своему ужасу увидел, что из перелеска на перехват автомашины двинулся немецкий танк. «Господи, какой-то рок!» – мысленно воскликнул Филипп. – Танки так и будут всю жизнь за мной гоняться?»

Раздался выстрел, снаряд разорвался метрах в двадцати – тридцати позади машины. Саблин нажал на акселератор, уже не обращая внимания на рытвины и выбоины на дороге. Он мчался как обезумевший, и затихший было страх, пережитый им во время преследования танками у железной дороги, вдруг вспыхнул в нем с неожиданной силой.

Танк вышел на дорогу, и началось безумное преследование. Намерение танкиста было ясно Саблину, он уже знал, что делает немец в такой ситуации: стрелять не будет, будет гнать машину, а потом с наслаждением раздавит ее гусеницами. В этом, видно, и есть какое-то развлечение для танкистов.

Вдруг впереди открылся Киев. Теперь они оказались зажатыми с двух сторон: позади – танк и смерть, впереди в городе – немцы. Сомнений не было, там тоже их ждет смерть. Но там еще какая-то надежда. «Проскочить бы успеть мост! Господи! Проскочить бы мост! – молился Саблин, уже не замечая, что стал обращаться к Богу. – А там бросить машину и сразу в сады и огороды! Господи, помоги!»

Фермы моста приближались, но и танк уже нависал позади, слышался противный знакомый лязг гусениц. Машина влетела на мост, Саблин оглянулся, танк был совсем рядом. Вдруг перед глазами Филиппа кончилось дорожное полотно моста, оно оборвалось, а машина мчалась вперед. Тормозить уже не имело смысла, да танк ударит машину сзади, и она все равно полетит в Днепр. Пролет моста метров двадцать был взорван, и фермы торчали из воды. Машина с разгона полетела в реку. Мощный всплеск воды, и грузовик всей своей тяжестью пошел на дно. Саблин в секунду успел раскрыть дверцу и, увлекаемый на глубину, выбрался из кабины. Подхваченный сильным течением, вынырнул на поверхность, отчаянно работая руками.

Танк стоял на краю разрушенного моста. Немцы вылезли на броню. Они смеялись, что-то кричали и стреляли из пистолетов. Пули фонтанчиками вздымали воду вокруг головы Филиппа. Он нырнул и, отчаянно загребая руками, поплыл под водой, с каждым рывком все удаляясь и удаляясь от смерти. Метров через двадцать он вынырнул, набрал воздуха и снова ушел под воду. Когда он вынырнул еще раз, то был уже далеко, и пули не достигали его. Саблин доплыл до берега, выбрался на песок и бросился бежать к густым зарослям тальника.

Забившись в заросли, он затаился. Мокрая гимнастерка и брюки, сапоги, полные воды. Саблин быстро продрог, его трясло от холодной одежды и пережитого страха и волнения, зуб на зуб не попадал и, как на грех, стала мучить икота. Он понимал, что ему здесь долго не продержаться. Решительно разделся донага, выжал гимнастерку, брюки, вылил воду из сапог. Рядом шла проселочная дорога, она спускалась к самой воде, и именно по этой дороге, словно дождавшись, пока он кончит, двигался немецкий патруль: два солдата в касках с автоматами на шее медленно шагали по песку, тихо переговариваясь. Саблин припал к земле, ему казалось, что они могут увидеть его белое тело, и Филипп отчаянно втискивался в землю и готов был как страус зарыться головой в песок. Один из солдат вдруг повернулся к тальниковым зарослям и дважды полоснул по ним из автомата. Срубленные пулями веточки упали на Филиппа, а немцы пошли себе дальше. Икота сразу исчезла, прекратилась дрожь тела, и только страх охватил его еще сильнее. Напряжение достигло крайнего предела, воля, которая поддерживала Филиппа, двигала все эти дни и направляла все его поступки, ослабела. Ему не хотелось больше прятаться, скрываться, бежать и жить в постоянном страхе, чувствовать себя бессильным и слабым перед танками и автоматами. Он не мог больше сопротивляться, жизнь вдруг потеряла для него смысл. Филипп не видел выхода, один тупик, который заканчивался смертью. Он не стал больше ждать и поднялся. Еще секунда, и он готов был шагнуть к этим серым мышиным мундирам и стальным каскам. Глянув под ноги, Филипп неожиданно увидел свою наготу. Это его мгновенно отрезвило. Нет, в таком виде он не пойдет на смерть. Саблин физически ощутил такой стыд, который, наверно, будет преследовать даже мертвого. Он ясно представил себе, как эти фашисты будут хохотать над ним, голым и беззащитным, ковырять его тело носками сапог, ощущая собственное превосходство над ним, плебеем из низшей расы, ставшим голым под автоматную очередь. Саблин снова упал на землю, и взгляд его наткнулся на «парабеллум».

– Лучше сам! – с облегчением прошептал он и зажал в руке холодную рубчатую рукоятку пистолета. Филипп вложил в рот ствол и почувствовал неприятный масляно-металлический вкус. Он сжал зубами холодную сталь, но сил и воли у него не хватило, чтобы потянуть спусковой крючок.

«Что я делаю!» – блеснула в голове мысль. – От танков ушел,