Демченко Оксана - Оксана Демченко

  Сидящему в засаде стало скучно, он захрустел ветками и выбрался на край дороги. Совсем пацан, тощий и кривоплечий, хуже Гуха... Ичивари тяжело вздохнул. Жить воровством немыслимо дурно, дома подобного и не ведают, все знают друг друга, даже столица невелика, как возьмешь и куда потом денешь добытое неправдой? Хуже воровства только предательство. И все же нескладных 'лихих людей' отчего-то жаль. Может быть, из-за того, что они и не особо плохи рядом с неким неведомым Хуаном? Ичивари встал, отнял у недомерка лук, придирчиво выбрал две довольно ровные стрелы. Всего пять шагов в тень притихшего леса, одно плавное движение, напрягающее плохонькую тетиву - и заяц на ужин готов...

   - А ты где промышляешь, чем? - со слабой надеждой поинтересовался незнакомец, недоверчиво ощупывая зайца, брошенного ему на колени. - Может, люди нужны...

   - Охотой живу. И там, откуда я родом, воровать нельзя. Совсем.

   - Наверное, это далече отсюда, - задумался лесной житель. - Меня Костесом зовут. Это Эньо. Пошли ужинать.

   - Я Чар. Пошли... Слушай, а вот вассал - это кто? Мне бы разобраться.

  Костес, уже шагнувший в тень ветвей, остановился, оглянулся, недоуменно пожал плечами, буркнул 'совсем издалека', почему-то покрутил пальцев возле виска. Взвесил зайца в руке. Уточнил, не били ли гостя чем тяжелым по голове? Ах, дубинкой... Мужчина сочувственно кивнул - и стал рассказывать так, как и следует глупому. Просто, короткими фразами, все-все поясняя.

  Утром Ичивари вышел в путь не выспавшийся, хмурый и полуголодный, но довольный собой. Он узнал очень много важного о жизни в Тагорре и теперь куда лучше представлял свое в ней место. Лесные разбойнички тоже покинули свою убогую землянку под корнями старого дерева, благодаря то нелепого гостя, то самого Дарующего, то хитрюгу хлафа: мало ли, кто расстарался больше прочих? Но в кошеле нищего, страдающего потерей памяти Чара нашлось пять монет серебром и дурень отдал их, не понимая ценности подарка. Иначе кто бы расстался с деньгами ради незнакомых людей? Да еще советовал бросить старое и заняться обычной, достойной работой.

   - Костес, хорошее имя, - бормотал Ичивари, шагая по обочине. - Это уже что-то. Я страждущий Костес, житель портового города Брава. Рыбак я. Иду в поло... в паломничество! Это не место, а цель. Я беден, я молюсь и я немного не в себе. Мне даже можно побираться и просить хлеб. И мне не обязательно иметь бумагу, я же не в уме! Это тут допустимо. Самое большее, плеткой по спине врежут, никому я не нужен. Если что, буду кашлять, как показали... с кровью. Дело не хитрое.

  Довольный собой, Ичивари зашагал быстрее, почти не глядя по сторонам и старательно избегая рассматривать небо - тагоррийцы так не делают. Да и не время, надо добыть еды, любой. Жалкий кус заячьего мяса - этого хватило только на то, чтобы раздразнить желудок.

  Лес кончился, был он так мал, что, по мнению махига, и лесом не мог считаться в полном смысле. Как жить зверю, когда кругом поля, печной дым по земле стелется, мешается с туманом... Псы зло перелаиваются, а их слыхать из самой чащобы. Поля же нарезаны так плотно, что дикой травы вовсе и не осталось, а какая есть, истоптана скотом и выщипана до голых кочек с короткой щеткой едва наметившейся зелени...

  Ленивые сонные тагоррийцы понемногу просыпались, выбирались на дорогу, опасливо и уважительно косясь на плечистого паломника, шагающего широко, босого, с диким огнем веры во взоре. И рубище у него так убого - хоть в святые записывай, да и идет без устали, словно свет его питает, как и обещают своим чадам приходские гратио... Столь внушительная твердость в вере скоро обеспечила Ичивари первым пожертвованием в виде довольно черствой и даже несколько плесневой краюхи хлеба. Потом к ней добавилась связка подгнившего лука. Страждущий уместил толстую веревку с луковыми головками на шее и принялся завтракать, вгрызаясь крепкими зубами в краюху и заедая луком прямо со связки. Солнышко раздвинуло занавесь розового тумана и выбралось на тропу дня. Махиг улыбнулся рассвету, вдоволь напился из небольшого ручейка, умылся и пошел дальше, бестрепетной рукой сотворив знак света для двух местных фермеров, несмело попросивших благословить поле. Жизнь на берегу бледных снова показалась вполне сносной. Люди пашут и ходят по меже с тяпками, осматривают свои наделы, гонят скот на выпас, косят траву... Не такие они и лодыри.

  Почему в какой-то момент стало жизненно необходимо свернуть с каменной дороги на малую, плотно накатанную двумя глубокими колеями в сухой грязи, Ичивари не мог объяснить. Но с собой спорить не осмелился. Когда правая душа ноет и тянет, отказа ей нет: правая - она ведь к неявленному чутка. Тем более у него, воспитанного дедом для служения. Он и на ферму бледных свернул не вполне случайно тогда, в утро встречи с Шеулой. Правая душа шевельнулась, он не понял, но и не ослушался... Была величайшая неожиданность и загадка в самой возможности уловить похожий знак духов здесь, в чужом и мертвом краю, забывшем запахи природы и заменившем их ненастоящим, горелым и прелым, домашним и пыльным... Ичивари щурился, не понимая своего поведения, чаще глядел по сторонам и обещал себе: еще один поворот дороги - и все, и он убедится, что душа ошиблась. Не его дело бродить по чужим полям, здесь нет толпы и нет паломников, на него и так косятся с недоумением, а то и подозрением. Всего один изгиб дороги - и довольно, и хватит.

  Лощина, холм и деревушка на склоне явили себя за дружной порослью незнакомых, но нарядных и опрятных деревьев с гладкой и смуглой, как кожа девушки, корой. Ичивари ненадолго остановился, опираясь на палку и любуясь красивым видом. Потом нахмурился: здешние люди не занимались своими полями, они сгрудились у большого дома и шумели в полный голос. Нехорошо так, раздраженно и даже зло. Махиг поправил знак чаши на шее, откусил пол-луковицы, сунул в рот последний кус хлеба и пошел к большому дому. Для себя он назвал его 'домом старейшин': длинный, добротный, в таком удобно собираться и решать важные дела.

  Подойдя ближе, Ичивари понял, что привычка примерять свои обычаи к чужой жизни обманула: перед ним растопырилось в семь окон то, что называется у бледных таберна. Место для еды и отдыха, покупаемых странниками за деньги. Махиг даже приободрился: самое время усилить завтрак чем-то более существенным, нежели лук и хлеб. Куча народа уже была совсем рядом, по краю переминались самые тощие и нерешительные. Ичивари врезался в массу людских тел с целеустремленностью страждущего и побрел к дверям таберны, разгребая людей, как пловец - волны.

   - Арпа! Истинно говорю, люди, она - арпа! - верещал у самой двери тощий мужичонка, тыча пальцем куда-то в сторону. - И хвост у неё есть! Я как подол задрал, так сразу и разглядел. Она ваш скот прокляла, как есть - она!