Мародёр - Дмитрий Швец

Я вскочил и встретил мертвеца лицом. В руках моих уже был нож. Черенок просвистел возле плеча, рычащая перекошенная морда проплыла за ним. Я отступил в сторону. Снег, проклятый снег не давал полноценно двигаться, но против такого заторможенного и неумелого противника, даже моих сил хватит. Я оказался у него за спиной, ударом в колено свалил в снег, и, перехватив голову, провел ножом по шее.

Землекоп захрипел, изо рта его полилась зеленая жижа, черная кровь хлынула из разрезанного горла. Ждать я не стал, ударил в шею сзади, еще раз. Затем перехватив нож, врезал между ребер. Это я сделал зря. Куртку нож пробил легко, кожу мертвеца тоже, а с ребрами вышло не так легко. Нож царапнул что-то и отскочил, едва не выбив мне пальцы. Нож выпал, утонул в снегу. Я рванул за ним. Голова дернулась, в глазах потемнело, нос разорвала боль, темная жидкость полилась на снег. Но пальцы сумели зацепить рукоять. второй удар отбросил меня на стену. Приложился я крепко, аж дух выбило. Упал на снег, но разлеживаться не стал, ушел от удара ботинка, просто свалившись в другую сторону. Перехватил нож, рубанул им наугад, отрубил землекопу два пальца, но наслаждаться потянувшейся из обрубков ядовито зеленой дымкой было некогда. Проскочив под корявой лапой мертвеца, ударил ножом снизу под челюсть. Лезвие вошло, пробило все что можно и застряло в черепе изнутри. Землекоп лишь зарычал громче, разочарованней. Да когда ж ты сдохнешь-то, сволочь?

Осознание того, что он уже мертв, пришло резко. Я отскочил в сторону, упал, отполз прочь. Что за ерунда. Два болта успокоили его собрата, а этот дохнуть ни как не хочет. Мертвец выдернул нож, отбросил его далеко в сторону. Черная кровища потоком текла из раны на его грудь, но он не обращал на нее внимания, медленно, неуверенными шагами, утопая по колено в снегу, приближаясь ко мне. В покалеченной руке вновь появился обломок лопаты. Он поднял его как дубину, но отлетел, получив удар ногой в грудь. Поднялся, зарычал, зашатался и упал.

Я смотрел, как он корчится, меняется, лишаясь остатков сходства с человеком. Руки его удлинились, когти выросли, даже два обрубленных мною пальца и те отросли и тут же срослись вместе в уродливое подобие клешни. Грудная клетка открылась, обнажая черное сердце, ребра росли, удлинялись, оплетая плечи, создавая непроницаемую броню. Ноя на это не смотрел, все мое внимание было поглощено часто бьющимся черным сердцем. Вскочив на ноги, я подхватил оброненный им обломок черенка, подскочил к нему и, что было силы, воткнул деревяшку в сердце. Мертвец вздрогнул, поднял на меня странно осмысленный взгляд. Источающие зеленый свет глаза мигнули, погасли, и он повалился на снег. Я на всякий случай отпрыгнул в сторону. И вовремя. Сердце его взорвалось, забрызгав снег вокруг черной жижей. Мертвец дернулся и застыл навсегда.

Я шлепнулся на снег. Тяжело дыша, я смотрел, как ребра его сокращаются, занимают положенные по рождению места. Как медленно длинные руки становятся нормальными, как исчезают когти, как свернутая челюсть принимает человеческий вид.

На корточках я подполз к мертвому, изменяющемуся телу. Жадность снова взяла верх. Положив руку ему на ногу, я затребовал полагающиеся мне трофеи. Крохотная черная жемчужина покатилась по снегу и была подхвачена мною, как и крохотный свиток. Я улыбнулся, намереваясь допросить покойника, как учил призрак, но не успел.

- Пожар! – вопль заставил меня вскочить.

Сколько времени я потерял на схватку с ним? Что там, возле ямы, успело случиться за это время? Нож искать в снегу не стал, всплывет по весне. Рванул к яме, на ходу вспоминая о пятерке черных воинов и словах усача, что фиолетовый должен умереть. И у меня был только один вариант, кто такой фиолетовый. Старший магистэр Руовирио Дерджален.

Благословение Хаоса кончилось в тот миг, когда я выскочил к яме. Холод тут же впился в голое тело, начисто игнорируя промокшую рубаху.

Яма больше не источала зеленый свет. Света вокруг и так хватало, дома вокруг нее полыхали. Вокруг носились люди, стараясь снегом закидать огонь. На краю ямы, в окружении тел воинов Крыла и трех мертвых людей в черном, стоял Дерджален. Он тяжело вздыхал и вглядывался во что-то на дне ямы. Лучника поднявшегося на крыше объятого огнем дома он не видел. Зато его видел я.

На ходу выкрикивая его имя и должность, я бросился к нему. Он повернулся, успел растерянно и испуганно взглянуть на меня, прежде чем я сбил его с ног и вместе с ним полетел в яму. Спину обожгло огнем. Надо мной сухо щелкнул самострел. Падение вышло неудачным. Я врезался головой в оплавленный камень, выпустил магистэра, откатился от него, услышал хруст под спиной, ощутил боль пронзившую бок. Взгляд впился в торчащее из груди острие черной стрелы. Пальцы разжались, черная жемчужина покатилась по камням, и это было последнее, что я видел. Липкая, полная боли и ужаса тьма окутала меня.

Глава 29 Дворец

Холод во дворце императора давно уже стал привычным. Здесь было прохладно даже в жаркий летний день, сейчас же, в разгар зимы, холод обжигал пальцы. Кутаясь в теплый мех соболиной шубы, спрятав ладони в толстые меховые перчатки Слав Радомирский, Первый Имперский Магистэр неспешно шел по замерзшим коридорам дворца, размышляя о холоде. В кармане лежало пришедшее утром донесение из Стожка, и следовало бы думать о нем, готовясь ко встрече с императором. Но Слав не мог думать ни о чем другом кроме кусающего за нос и щеки мороза.

- Да на улице теплее, - буркнул он, глядя на покрывающий стены иней.

Холод пробрался под шубу, пролез под рубаху, колол спину, подгоняя человека, но тот сдерживался, позволяя, умчавшемуся вперед слуге, доложить о своем прибытии. Слав мог бы войти и без доклада, таковое право у него имелось, но в данном случае предпочел, чтобы император тоже приготовился.

Приостановившись у спрятанной за прозрачным куполом картины, он стянул перчатки и приложил руки к стеклу. Тепло приятно щекотало кожу, и на бледных губах Слава появилась улыбка. Как же хорошо, что император так почитает своего прадеда, при котором империя набрала силу, стала мощью, с которой считаются даже страны за морем. Не любят, мечтают уничтожить, строят планы, засылают шпионов, но считаются и боятся.