Страсти по Марии - Жюльетта Бенцони

Холланд вернулся в Лондон, призвав в утешительницы королеву. Его спешное бегство стало предметом презрительных насмешек, и Мария страдала от унижения. Как могло случиться, что она, Мария де Роан, могла без памяти любить труса и, хуже того, все еще продолжала его любить?! Ответ на этот вопрос она получила очень скоро.

Как-то вечером во время концерта у королевы Мария, у которой разыгралась жестокая мигрень, попросила Уильяма Крафта сопровождать ее в прогулке по парку. Стоял сентябрь, но погода была еще теплой, и только вечерний свежий воздух напоминал о наступившей осени. После духоты ярко освещенного свечами салона, наполненного приторными запахами духов, Мария почувствовала себя лучше. Они медленно брели по берегу Темзы, на черном атласе которой поблескивало отражение молодого месяца. Уильям самозабвенно говорил о своей любви, которая, по его словам, с каждым днем становилась все сильнее.

– Мне хотелось бы, чтобы вы принадлежали только мне в доме, затерянном среди деревьев и кустов, в таком укромном месте, чтобы ни одна душа не могла нас там найти! Мария! Прекрасная Мария! Скажите мне, что наступит день, когда мои мечты станут явью…

– Можешь продолжать мечтать, но в одиночку! – раздался громкий голос справа от Марии.

Из-за кустов показалась крупная мужская фигура. Одетый во все черное, человек сливался с ночью, но в слабом отсвете луны в его руке поблескивала шпага. Мария узнала Холланда, она сильнее сжала руку своего кавалера, сердце ее бешено заколотилось. Крафт нисколько не смутился.

– Вы подслушивали? – презрительно бросил он, успокаивающе пожав дрогнувшую руку Марии. Но Мария вполне владела собой. Она вдруг почувствовала, что ее охватывает такое сильное возбуждение, которого она давно не испытывала.

– Все очень просто! Это моя женщина, и я пришел забрать ее как…

Взрыв хохота Крафта заглушил его слова.

– Вы? Забрать ее? Нужно бы заручиться ее согласием! Вы трус, милорд, и теперь об этом знают все. И, как многие другие, эта прекрасная дама, избранником которой я бесконечно счастлив быть, не то что вы – наш неудачливый герой…

Больше он ничего не успел сказать. Холланд, скрипнув зубами и уронив свою шпагу, бросился на него, готовый задушить. Он был и выше, и сильнее Крафта, безуспешно пытавшегося отодрать от своего горла его железной хватки руки. Мария, от его прыжка упавшая на землю, поднялась на ноги и, не зная, как их разнять, выхватила висевший на поясе Холланда кинжал и ткнула ему в бок.

– Отпустите его, или я убью вас! – прошипела она сквозь зубы.

Укол стали заставил его ослабить хватку, отчего Крафт упал на землю и принялся кашлять, растирая себе горло:

– Вы защищаете его? – воскликнул Холланд.

– Нет, но мы не среди лондонских подонков, и я не продажная девка, из-за которой дерутся на кулаках! Хотите драться, деритесь как дворяне: со шпагами в руках.

Мгновение спустя это и произошло: двое мужчин столкнулись лицом к лицу, источая ненависть. Силы их были примерно равны. Не переставая драться, Крафт после одного удачного выпада бросил:

– Браво! Вот бы вам так же блестяще стоять против шотландцев, вместо того чтобы бежать от них словно лиса от собак!

– Их было десять тысяч, а нас только три. Это было бы избиение…

– Что вы говорите! – отрезал Крафт, не согласившись, но в то же мгновение он упал, получив удар клинком в бок.

Мария с криком хотела броситься к нему на помощь, да Холланд не дал ей сделать это.

– Мои люди займутся им, – сказал он, указав на длинную шлюпку, причалившую к берегу во время дуэли. – А вас заберу я!

Она не успела даже спросить куда. Холланд уже оторвал ее от земли, словно пушинку поднял на руки и понес к дому герцогини. Объяснения были не нужны. Ее сердце пело от счастья, а тело – от его близости. И, вздохнув, она обвила руками шею Генриха, позволив нести себя в тот рай, который считала навсегда утраченным.

Холланд, словно ураган, пронесся по дому под изумленными взглядами заспанных слуг, крикнув на ходу:

– Не беспокоить ни под каким предлогом!

Дверь комнаты под ударом его сапога с грохотом захлопнулась. Затем с несвойственной ему осторожностью он опустил Марию на пол, не выпуская ее из рук, и овладел ее ртом долгим и проникновенным поцелуем, будто хотел добраться до ее души. Потрясенная Мария была на грани обморока, когда он в бешеном неистовстве раздевал ее, срывая все, что было на ней, потом отнес на кровать, вокруг которой собрал все имевшиеся канделябры.

– Для чего тебе это? Ты хочешь, чтобы мы сгорели вместе? – слабым голосом спросила Мария.

– Я хочу видеть тебя! Боже, как же ты прекрасна! Время не властно над тобой…

И пока говорил это, раздевался и он:

– Никакой огонь не полыхает тем жаром, каким горел я, как только вновь увидел тебя.

– Зачем же была нужна та глупая игра, которую ты вел с первой минуты нашей встречи?

– Ты оттолкнула меня… Я хотел отплатить тебе тем же, я пытался оторваться от тебя, но это невозможно, ни одна женщина не сравнится с тобой!

Он овладел ею, не сказав больше ни слова, и Мария с восхищением отдалась распустившемуся в ней, словно цветок, наслаждению, граничащему со сладостной болью, которое он один мог дарить ей. Страсть, как она думала погасшая, страсть, которую она тщетно разжигала в объятиях других, вновь охватила ее с неистовой силой.

Когда первый чувственный голод был утолен, Мария услышала, как Генрих прошептал:

– Теперь ты понимаешь, почему я бежал из-под Келсо? У меня не было другого выхода, поскольку у меня есть ты. Ввязаться в сражение означало идти на верную смерть, о которой кричат как о славе. А я не мог умереть, не приласкав тебя. Видишь, Мария, моя любовь к тебе не боится бесчестия. Ты и ад мой, и рай.

Так, за закрытыми дверями, любовники прожили четверо суток, не подпуская к своему убежищу никого, кроме слуг, доставлявших им пищу да омовение. Все вокруг погрузилось в тишину. Королева, двор, да и весь мир – все было ими забыто…

Но на пятый день вмешалась суровая реальность в образе прибывшего аббата дю Дора, который в течение многих месяцев пытался склонить мадам де Шеврез к послушанию. Он приезжал из Парижа в который уже раз. В предыдущий он чуть было не увез с собой победу. В ту самую пору король Карл был увлечен войной, и Мария, устав от бесцельности жизни, была почти готова искренне признать свою жизнь в прошлом не праведной, в чем от всего сердца и раскаивалась… На этот раз Париж хотел прослыть великодушным: аббат прибыл с тем, чтобы донести герцогине новость о позволении ей вернуться.

Как только Холланд незаметно выскользнул через боковую дверь, пообещав вернуться ночью, Мария приняла аббата со всей любезностью.