Высшая степень обиды (СИ) - Шатохина Тамара

Его слова с готовностью подтвердили папа и я. Почему-то осталось ощущение, что Виктор хотел сказать что-то другое. Но всему свое время.

Когда-то нечаянно, не по своей вине, он прошел мимо очень многого – хорошего и плохого, что проживали наши мальчишки. Что-то ушло без возврата, а что-то он получил возможность испытать и узнать с Гришей. И понял это, наверное. Из-за сбитой коленки, или еще раньше?

Заканчивался апрель и отпуск, подходило время возвращаться на север и окончательно определять свое будущее. И Виктор принял решение. В какой-то вечер, когда мы остались на кухне одни, сказал мне:

– Зоя… наверное, не стану я заключать контракт. Значит... на пенсию и учить мужиков на торпедном. Зато каждый вечер с вами, отпуск летом, и два выходных в неделю – всей семьей, пока мальчишки еще учатся. И это пенсия и оклад тоже. Скажи, пожалуйста, теперь ты, – уставился он на меня с ожиданием.

– Только – за, – подняла я руку, выдохнув с огромным облегчением: – А что сподвигло? Ты же Землю хотел сдвинуть на адмиральской должности?

– Правда… не звезды, а горы на плечах… Зойка моя, – повеселел он и потянулся обниматься: – И служба до шестидесяти, а то и больше… Я снова все на свете пропущу, не буду вылезать оттуда. А Рома и Сережа потом уедут. Только кажется, что учиться долго, на самом деле – быстро, очень быстро пролетит… И готовить грамотных торпедистов тоже нужно, а может и важнее.

В мае мы искали квартиру, потом покупали ее, заказали ремонт, потом обустраивали… Были хорошие варианты на окраинах – дома в новых жилых поселках, закрытых и благоустроенных. Но добираться на работу и обратно на общественном транспорте пришлось бы часы, или же – покупать машину. Но и это не гарантировало…, а еще я помнила себя участником дорожного движения в машине Татьяны. Поэтому пока что остановились на варианте городской квартиры и поближе к центру, а потом будет видно. К этому времени решением суда состоялось усыновление, и Гриша стал Викторовичем Усольцевым. О чем и заявлял при случае каждому, кто готов был его слушать.

Во время квартирных передряг он жил у бабушки, а мы часто ездили к ним. Это выматывало, и мы уставали – я еще и работала. Хотя к тому времени стало ясно, что, собственно, основным рабочим днем будет суббота, а два летних месяца – вообще мертвый сезон. В холодный период народ присутствовал в Клубе каждый вечер и даже день – общались, питались и даже работали в арендованных кабинетах.

Папа с тоской смотрел на наши сборы и по своему обыкновению передавал гостинцы. Он сильно сдал и постарел после Кубы. Сказалась смерть родителей или переезды, а может, чувство вины? Я могла только смотреть на все это, вспоминая маму, безнадежно прислонившуюся тогда к Тасе. И то ли усталость в тот день сказалась… но оно ожидаемо рвануло… чего уж! Дурь моя никуда не делась… Я трудно понимала в такой ситуации – что правильно, а что нет? Когда все было сравнительно хорошо, старалась не вмешиваться, но не сейчас.

Получив очередной подарок, мама спокойно занялась своими делами, а у меня перед глазами стоял папа, провожающий нас и заботливо инструктирующий, как лучше это разогревать…

– Нам было бы намного удобнее, если бы бабушка всегда была под рукой. Ты уж извини за такое потребительское отношение, но в некотором роде, ты незаменима. Мы планируем работать, а Гриша пойдет в садик. Только я сильно боюсь, что этот проклятый иммунитет ему придется нарабатывать. Не мотаться же нам к тебе вот так? Не самый ближний свет... и станут ли терпеть мои больничные?

– Я же не могу бросать Тасю надолго, – присела она на стул.

– А сколько живут коровы? – поинтересовалась я.

– Лет двадцать-двадцать пять. Тасе двенадцать.

– Не Тася… Ты не поедешь туда, пока папа жив, так? Хотя тут рядом стройка начинается, шум...

– Что ты такое говоришь, Зоя? – прошептала она.

– Мама… правду? Тринадцать лет он точно не протянет. Сильно сдал и вообще… потух. Ты не знаешь, но он пишет тебе письма и, понятно – не отправляет их. Смысл? «Томочка…» – трудно сглотнула я, вспомнив те свои ощущения: – Ты, конечно, можешь продолжать его ненавидеть, но знать это должна – вдруг… уже не так сильно у тебя, а с ним что-нибудь…?

– Я ничего не обещаю, Зоя, – встала она и отвернулась к мойке: – Я ничего тебе не обещаю.

– Мама, я и не требую – не прошу тебя замуж… просто давай подумаем, что можно сделать, чтобы он дольше протянул. Ты можешь жить с нами, а его будем приглашать в гости… ему просто увидеть тебя – радость. Зимой – у нас, а летом можно здесь… И стройте ваши отношения, как считаете нужным, просто теперь ты знаешь обстановку. Ну, не скажи я тебе – и это было бы нечестно!

– Да – это нечестно, – то ли согласилась, то ли констатировала она.

Я сразу же вывалила все это на Усольцева – после ее слов на душе стало муторно. Срочно захотелось поддержки или же элементарно «заговорить» тему, снизить накал мыслей об этом и их градус тоже. Совесть никто не отменял, но у меня она вынуждена была работать на два фронта. Глядя на то, как буквально тает папа, я и так долго торговалась с нею.

Муж невесело хмыкнул и сказал, что ситуация смахивает на анекдот про то, что пускай теперь у Изи голова болит… Но потом задумался и замолчал. А уже ночью, когда ложились спать, заговорил о том, как ударил по нему развод родителей – по взрослому уже парню.

– Я так и не знаю, в чем было дело. А потом мама умерла. Отец не приехал, и я забил на него. Ты должна помнить – просил даже не вспоминать о нем. Вернуть бы все назад…

– А что бы ты смог? – обняла я его, утешая.

– Говорить. Ты хоть пытаешься...

И опять ночью замаливал… как всегда, когда хотя бы косвенно всплывала тема его вины. Ласками, признаниями, нежностью… А я все это понимала, и лучше бы он не делал этого – не ел себя. Хотелось забыть совсем. А может и ничего – с каждым разом эти воспоминания будто теряли свой вес, и все легче было прогонять их.

Гриша потихоньку привыкал ко мне. Я уже поняла, что для него на первом месте всегда будет отец – слишком много общего образовалось между ними и оба радостно хватались за то, что обнаруживалось в очередной раз. А я была в роли прежнего Усольцева-почти наблюдателя. И все-таки Гриша принял меня в семью, и это уже было хорошо. А там – потихоньку… помаленьку. За прозвучавшее «мама» я многое дала бы. Но он еще слишком хорошо помнил Свету – рассказывал про нее, вспоминал то, что было у них в прошлом. Их семейные фотографии ждали своего часа – когда он вырастет и может быть, захочет вспомнить. Я каждый день молилась за нее по листочку, а где-то там – Артем, я точно это знала…

В июне Гриша жил у мамы, а мы спешили закончить с квартирой – уже в августе Виктору предстояло выйти на работу. В принципе, там уже можно было жить – ремонт был окончен. В процессе его обсуждения мы с Усольцевым даже не полаялись серьезно. А могли, потому что он вдруг с какого-то… решил, что разбирается в стилях. Но я очень вовремя вспомнила о своих добрых намерениях и о кошке вместо пантеры… Долго молчала, глядя на него, дождалась, наконец – «а что, собственно, такого?» К этому времени уже успокоилась и мирно объяснила, что в той самой «классике» я уже нажилась… и он тоже – до хохота, просто еще не понял этого. И сами мы не будем делать ремонт, его сделает бригада Эли.

В результате три большие комнаты были качественно отделаны в современном стиле. В нашем доме было просторно и светло, минимум мебели и максимум удобства. Наша спальня – она же кабинет. Общая комната и комната Гриши. Для старших мальчиков были куплены раскладушки с пружинными сетками и удобными матрасами – они же страховочные маты под Гришиным спортивным уголком. Все было продумано и удобно, но главное – квартира находилась недалеко от центра и наших работ. Оставалось найти хороший садик. Но на это у нас был еще целый июль и мой отпуск.

А пока Виктор встречал меня после работы или я просто уходила оттуда, если была возможность, и мы вдвоем бродили по мебельным магазинам, выбирали, спорили и даже ругались. Я тихо огрызалась и рычала сама, с подозрительностью присматриваясь к пыхтящему Усольцеву, упорно отстаивающему свое мнение... А потом наблюдала с какой готовностью и даже предвкушением он идет на уступки и примирение. Это уже напоминало какие-то ролевые игры и что тут срабатывало – прошлые ассоциации или уже даже рефлексы, как у собаки Павлова? Но и меня тоже злобный и сердитый Усольцев заводил просто до невозможности. Больше, чем виноватый – точно.