Высшая степень обиды (СИ) - Шатохина Тамара

– Да… потом. Собираемся? Похороны, Витя… там еще нужно будет помочь Артему… финансово.

– Мы все решили. Хоть про это не думай.

– Ага, – слабо улыбалась я, вспоминая, что даже не поплакала, как следует по Свете – все еще не верилось, воспринималось отстраненно… трудно.

– Слушаюсь, мужчина, – согласилась я и напросилась на очередное напряженное признание:

– Соскучился… очень.

– У нас вся ночь впереди, – пообещала я, чувствуя, как к щекам приливает кровь. Опять отвыкла и глупо стесняюсь, что ли? Отвернулась…

Он как-то быстро оказался рядом, прижал к себе и сдавлено зашептал в волосы, вздрагивая то ли от волнения, то ли от возбуждения: – Иди сюда, – разворачивал к себе, – ну, не краснела бы… с ума сойти …

Потом мы долго вызывали такси, ждали, нервничали, что не пошли на метро. Но пройти даже сто метров по такой круговерти… занесло бы, превратило в два ходячих сугроба. Потом оттаяли бы, вымокли. Я перестала дергаться только в поезде – явно ведь проводятся мероприятия по борьбе со снегом, должны работать снегоочистители, а дальше по курсу следования везде леса, там пути заносит не так сильно.

Подходили к дому в тишине и по глубокому снегу. Уже возле самого дома Виктор провалился в сугроб, ругнулся и растерянно посмотрел на меня, а я засмеялась:

– Полные ботинки?

– Давно уже. По колени сырой, а тут канавка, что ли? И руки мокрые – полные перчатки. Высушусь… ничего.

Перед тем, как войти в дом, стукнула в то окно, где светилось, чтобы опять не испугать маму. На крыльце мы смели веником снег с обуви и одежды, потопали еще в прихожей, чтобы не нанести…

Вошли, и я быстро прикрыла за собой дверь, чтобы не тянуло холодом, включила свет. В распахнутых комнатных дверях стояла мама и смотрела на Усольцева. А он на нее.

– И у вас тоже, Тамара Платоновна, я прошу прощения, – напряженно прозвучал его голос.

– Заходите, – кивнула она, пристально взглянув на насторожившуюся меня: – Прохладно тут.

В комнате я поискала взглядом и спросила:

– А где же Гриша?

– Набегался и уснул. Мы почти весь день были на улице – лепили снеговика. Здесь метель часов в десять стихла. Вас сейчас кормить?

– Нет, мам, мы поели перед самым выходом, – нетерпеливо отчиталась я, – дай, пожалуйста, мужские носки, и можно мы посмотрим Гришу?

– Посмотрите… – перевела она взгляд на Усольцева и тот кивнул.

– В моей комнате… только не разбудите.

Помыв руки и немного согревшись, мы поднялись наверх. Мамина кровать стояла ровно посреди комнаты. Так что, постояв немного возле нее, мы присели около мальчика с разных сторон. Смотрели молча, стараясь даже дышать тихо, а потом я протянула руку и осторожно поправила светлую прядку, что упала ему на лоб. Он шевельнулся и прошептал, не просыпаясь:

– Ма-а…

Я отдернула руку и замерла, чувствуя, как резко сдавило в груди, а в глаза поплыли слезы. Сжала рукой горло и подхватилась, испугавшись, что разбужу мальчика, всхлипнув или шмыгнув носом. Усольцев кивнул на выход. Мы вышли за дверь, и он обнял меня. Постояли так, пережидая, пока я успокоюсь.

– Да-а… Решаемся, родная? – спросил вдруг.

– Ты же не узнал его… как хотел. Не познакомился даже, – изумилась я.

– Познакомлюсь. А тебя уже захватило без возврата – понятно же. Значит, так положено. Справимся.

На Светиных похоронах я увидела Юру Михальчика, который был отмечен в ее телефоне, как «сыщик». Кроме нас, там было еще много народа – с работы, соседи, те одноклассники, что проживали в Новой Рузе, священник, который приехал на кладбище даже после отпевания в церкви… Перенервничавший и переволновавшийся Тема (иначе я не смогла объяснить себе его вопрос), тихо спросил его:

– Света… могла быть ангелом среди людей?

– Нет, все мы люди… – серьезно ответил пожилой батюшка, – смерть ей дали легкую – понять не успела. Но вы обязательно молитесь за нее. И я помолюсь. Возьмите… возьмите… – раздавал он желающим листы с нужной молитвой, – каждый этот день… всем миром…

Многие спрашивали про Гришу, и я объясняла, что он сейчас в порядке и с моей мамой. И что мы сделаем все, что положено для него – как нужно.

В кафе «Березка», где Артем заказал поминальный обед, мы не остались – ничего в горло не лезло. Посидели чуть и собрались домой, и они с Юрой вместе с нами. Артем вел машину и всю дорогу молчал, посматривая на нас с Виктором. До этого они только разговаривали по телефону, а теперь познакомились по-настоящему.

Возле дома мы познакомились, наконец, и с Гришей – румяным от мороза и веселым. Мама передала его нам, а сама пошла доить Тасю. Потом собиралась кормить нас, пригласив и Артема с Юрой.

Когда я наклонилась отряхнуть от снега Гришкину одежду, он спросил тихим шепотом:

– Ты плакала? Много, да?

– Плакала, – виновато призналась я, только сейчас вспомнив, что глаза у меня опухшие и красные.

– Ты замерзла, – сделал вывод ребенок и, повернувшись к мужчинам, тихо, но весомо заявил: – Пошли мы домой – Зоя замерзла. До слезок.

Все проходило как-то просто и обыденно – и решение пришло, будто само собой, и общаться с Гришей получалось легко и без напряга. И Юра, который «сыщик», оказался полицейским и присоветовал нам хорошего юриста. И мама молчаливо одобрила – будто так и надо было. А Артем все больше молчал, и только когда уходил, отозвал меня поговорить. Помолчал, глядя в сторону…

– Помнишь, я говорил тебе – задумал, что у нас с тобой все будет похоже? Видно, что вы с Виктором уже вместе. Ты же решила в тот день? Когда Светы не стало, – трудно говорил он. Что там было за опознание? Я могла только догадываться. И все равно, что он врач… А Тема глубоко вдохнул и продолжил:

– У Зоэ на базе института сейчас симпозиум… она не ожидала моего приезда и остановилась в нашей квартире, и мы с ней поговорили. Меня туда тянуло, Зоя, ты помнишь? Вот просто нужно было и все тут!

– Вы поговорили… – напомнила я ему.

– Был у нее… мужик. Еще до того, как я решился появиться. Так получилось... и она решила оставить ребенка даже когда уже поняла, что они не пара – возраст уже и ждать непонятно чего не имело смысла. А теперь слушай, – блеснули его глаза, – вы миритесь в этот день и у вас Гриша. Я в этот день говорю с Зоэ и… у нас точно есть шанс. Теперь я понимаю это – после того, как вы решили с Гришей. Я хочу, значит – смогу. И вы – тоже. Но лучше бы она жила! Да, Зоя?

– Лучше бы жила, это точно, – согласилась я, вытирая слезы.

– Но тогда все было бы иначе… или позже, или… вообще никак. Я в мистику не верю и поп сказал… Но Светка точно была, как ангел – ничего никогда за ней такого... Вот только ребенок не вписывается, но это ее осознанное решение – с горя. И я почему-то уверен, что и там зла не было. И не с женатым она – точно. Гриша – Александрович?

– И она, и мама ее. Отчество красивое – по бабке.

– Да… я не верующий, хоть и крещеный. А за нее молиться буду – как положено, по этому листочку.

– И я тоже, Тема, – пообещала я.

– Да. Похороны за ваш счет, а памятник или крест… крепкий, дубовый, я сам по весне ставлю. И маме ее тоже.

– Хорошо, Тема, как скажешь. Ты оставайся ночевать у нас. Выпей сейчас рюмочку и ложись – тут есть где.

– А давай… – устало согласился он. И остался.

Обнимаясь ночью с Усольцевым, мы тихо бубнили в темноте:

– Я, Зоя, в это не верю. Хотя все и правда выглядит странно. Не помню его тогда – в юности, даже случая этого не помню, нашего с ним разговора… Но сейчас совпадение и не совпадение совсем, а наше с тобой решение. И его – тоже. Если это что-то для него значит, то пускай – каждый ищет помощь, где может.

– Завтра – в опеку… потом Юрин юрист…

– Будем собирать, и отсылать ему нужные документы…

– Через месяц у меня отпуск, в мае – контракт…

– Разрешат пока Гришу оставить с мамой? Я буду ездить каждый выходной. Не могу подвести людей. Потом уволюсь.

– Зачем? – удивился Виктор, – не нужно. Наши мальчишки ходили в садик, и он тоже пойдет. Выберем самый путевый, если нужно будет – частный. Человек должен расти в социуме.