Долгая ночь (СИ) - Тихая Юля

Где она, эта граница между виной, ответственностью и случайностью?

Это был не мой выбор. Это не я придумала, что артефакт может убивать зверей, не я вложила страшные слова в руку отчаявшейся Трис, не я заставила Конрада ползти по полу, выламывая ногти. Я — лишь одно из звеньев этой цепи; я лишь кусочек этой истории. Я и не могла, наверное, решить тогда по-другому, потому что мой хребет обвила собой отравленная лоза моей дороги.

Но не значит ведь это, что я совсем ничего не могу?

И когда Арден заговорил вновь, — о том, что меня никто не может заставить, — я только покачала головой.

— Ласки могли бы…

— Арден. Я и есть ласка, ты не забыл?

У него были больные глаза, и в них плескался дремучий, ядовитый страх.

По правде говоря, мне не предлагали ничего особенно опасного; я была так, деталью сложного плана, запасным предохранителем в отлаженной системе.

Огиц кишел полицейскими, и, хотя Охота считается не гражданским делом, а мистерией, Летлима распорядилась проводить в несколько этапов досмотры ещё на подходе к храму. Весь следующий день резиденция стояла на ушах, и внизу гремело, — это артефакторы расконсервировали в бункере охранные системы, заточенные под разрушение маскировочных чар самого разного профиля.

В самом храме, в тени гобеленов, должны были дежурить лисы, и Арден на правах обладателя феноменального нюха записался в этот отряд.

Наконец, есть ровно одно место, которого Вердал никак не мог избежать — это чаша Принцессы Полуночи. В ней — вода из священного источника; она, по преданиям, была когда-то кровью нашей прародительницы, хранительницы Леса, но то было ещё до начала времён. Глоток этой воды позволяет человеку вознестись на призрачную дорогу сияющих огней, и там попробовать поймать за хвост свою судьбу.

Моя задача была — улыбаться. Стоять там, на возвышении, под открытым зимним ветрам окном в небо, и позволять желающим пить из моей чаши; если же один из них окажется Вердалом, активировать заготовленные обездвиживающие чары.

Ничего сложного, не так ли?

— Ты прекрасна, как Принцесса Полуночи, — прошептал Арден мне на ухо.

Это было вечером, и я стояла перед длинным узким зеркалом у входной двери, с сомнением наматывая на палец прядь волос.

— Скажи честно. Я на неё похожа?

— Иногда мне кажется, что старые сказки писали с тебя, — с готовностью подтвердил Арден.

— Да нет же! На Ару. Я похожа на Ару?

Арден посмотрел на меня с удивлением. Я так и стояла перед зеркалом, прикусив губу, и глядела на него снизу вверх.

— Конечно, — аккуратно сказал он, запуская пальцы в волосы и легко пробегаясь пальцами по шее. — Конечно, вы похожи. Волосы, скулы, эта твоя линия подбородка, и в глазах что-то. Вы же сёстры, с чего бы не быть?..

— Ара была прекрасна, как Принцесса Полуночи, — тихо сказала я. — И я так мечтала вырасти на неё похожей.

Я давно старше, чем Ара. Она осталась там, одиннадцать лет назад, навсегда слишком юной, и прекрасной тоже навсегда.

Арден поцеловал меня в уголок губ, и я потянулась ему навстречу, закинула руки на плечи.

У него мягкие губы, тёплые, чуть влажные, и когда он целует, подо мной немного раскачивается пол, будто ноги не могут решить — стоит ли меня держать. Мне хочется быть рядом с ним, дышать им и врастать друг в друга; мне хочется, чтобы что-то о нас было правдой, и хоть в чём-нибудь — хотя бы в этом — Полуночь действительно не ошиблась.

Руки вольно прогулялись у меня по спине и снова зарылись в волосы. Я привстала на носочки, раскрываясь поцелую и ласке, взялась пальцами за ворот его рубашки, и почему-то решилась.

— Подожди минутку, — попросила я, отстраняясь.

И потянула наверх тесный свитер.

— Вообще-то, я мог бы раздеть тебя сам, — рассмеялся Арден.

Я не ответила. Отбросила свитер в кресло, зажгла лампы над столом, расстегнула верхние пуговицы платья и вытянула через ворот, через голову, шнурок с артефактом.

Он лежал у меня на ладони — тёплый медный круг с мягко сияющими камнями. Вырезанные в металле знаки, щербатые и знакомые пальцам до последней чёрточки; истрепавшееся пёрышко и маслянистая бусина окаменелого дерева, к которой я цепляю слабую смесь ароматов, чтобы не пахнуть совсем уж пустотой; стеклянная капсула с заводской меткой, в которой плещется чужеродной волной ртуть; манящий забытым волшебством чароит, едва заметно светящийся изнутри фиолетово-лиловым и отмечающий собой двенадцать часов. Знаки казались грязными, тёмными от многократно пролитой на них крови, и пахли сонной тишиной, в которой скучала моя ласка.

Мне всё равно придётся надеть его завтра. Я ничем не рискую. Даже если я совсем потеряю голову, я не останусь навсегда одурманенной.

Но, по правде говоря, это было не больше чем формальностью; по правде говоря, мне просто не было страшно.

Я глянула на Ардена. Он смотрел на меня, замерев и как будто не веря.

— Достаточно, — прошептала я артефакту.

И камни погасли.

Запах пары ни с чем нельзя перепутать, — это я знала раньше, чем услышала его на заснеженном, залитом колючим зимнем солнцем лугу. Пара становится твоей судьбой, разделённой на двоих дорогой, продолжением тебя.

Пара пахнет домом, какого у тебя никогда не было. Пара пахнет несбывшейся мечтой; норой, в которой ты пережидаешь дождь; прелой листвой древнего Леса; огнями святилища Полуночи, где связали ваши судьбы.

Ты состоишь из этого запаха — чужого и такого родного, пронзительного и почти не ощутимого, ввинчивающегося в лёгкие и уютно свернувшегося в горле. Он пьянит, и хмельной дух наполняет счастьем и желанием быть.

Я дышала им, — пока неловко, украдкой, позволяя ласке сбросить с себя оцепенение сна, потянуться и принюхаться вместе со мной.

«Это наш?» — как будто бы спросила она, переступив лапками по бревну.

Я неловко пожала плечами.

Арден пах Арденом: Лесом, мужчиной, заклинаниями и немного запретной магией. В нём смешались напитанными летом оттенками щекочущий запах волчьего лыка, пьянящий дух манка над болотным очагом, влажный дух мха на кладбищенских арках. Он пах домом, в который я могла бы захотеть вернуться.

Чем он не пах, — так это сумасшествием.

— Ну как, — слегка нервозно спросила я, — тебе уже хочется на меня наброситься, забыв про предохранение?

— Дурашка, — засмеялся он, чмокнул в нос и снова зарылся в волосы.

Что хорошо в Ардене, — он понимает намёки: хотя пару раз слегка морщил нос на презервативы, сейчас он послушно потянулся за бумажным квадратиком.

Я засмеялась, — легко и расслабленно. Мне было легко с ним, но не так, как бывает легко пьяной; это была та лёгкость, какая ждёт, когда ты окажешься на своём месте. Он целовал меня бережно и вместе с тем постепенно теряя рамки, я ловила его руки и расстёгивала пуговки рукавов, сбрасывала с плеч подтяжки.

Мы так и шли к кровати, не расцепляя объятий. И — хотя я и ожидала чего-то резкого — никуда особенно не торопились: ласкали, целовались и подолгу просто смотрели друг другу в глаза. Я сама потянула его на себя, дразнясь и кусая губы, и, растворяясь в нём, украдкой любовалась крошечными веснушками на сосредоточенном лице; он подхватил меня под поясницу, перевернул нас рывком, а я двигалась на нём медленно-медленно и жмурилась сладко, как кошка.

И потом, когда я снова лежала под ним, прикрыв глаза и пытаясь отдышаться, а он взволнованно заглядывал мне в лицо и пытался о чём-то спрашивать, — я шутливо ткнула его в бок и рассмеялась.

Наверное, я шла сюда столько лет ровно за этим: чтобы научиться быть рядом с ним свободной.

lxxv

В самую долгую ночь небо горит тысячами цветных огней, и с последним лучом догорающего заката из-за ускользающей линии горизонта выкатывается на небо серебряная карета Полуночи.

Она запряжена призраками, в волосах Полуночи — собранная из звёзд корона, и за ней выбегают в чернильную тьму цветные призраки-звери.