Греховные радости - Пенни Винченци

Она вылезла из машины, очень медленно поднялась по ступенькам ведущей к дому лестницы, повернула за угол, где с южной стороны дома была небольшая дверь, которой часто пользовались члены семьи, и вошла, так ни разу и не оглянувшись назад.

Шарлотта прошла вниз, на кухню, и постояла там некоторое время, оглядываясь по сторонам. У нее было такое ощущение, будто она попала сюда впервые в жизни, никогда раньше не видела того, что ее сейчас окружало; она даже вообще не могла понять, где находится.

Потом она подошла к шкафу с посудой, достала кружку и согрела себе немного молока. Усевшись за стол, она уставилась перед собой и принялась обдумывать услышанное, пытаясь и осмыслить суть того, что узнала, и разобраться в собственных чувствах.

Разумеется, она сейчас в замешательстве, но этого и следовало ожидать. И паникует. Однако, поразмыслив, Шарлотта поняла: замешательство это вызвано не столько услышанным ею, сколько собственной спокойной, безропотной готовностью допустить, что в этом услышанном может быть изрядная доля здравого смысла. Во всяком случае, по сравнению с их прежней версией о том, что они приемные, такой вариант представлялся куда более возможным.

Вся ее душа восставала и против такой возможности, и против внутреннего примирения с ней. Но тем не менее она признавала эту возможность, хотя сама не могла бы объяснить почему. Большинство людей, столкнувшись с тем, с чем пришлось столкнуться ей, испытали бы гнев, возмущение, стали бы все отрицать. Почему же она ничего подобного не чувствует и не делает? Ее родители всегда производили впечатление вполне счастливой пары. Конечно, мама часто отсутствовала, но когда она возвращалась из своих поездок, отец всегда был страшно рад ее видеть, он веселел уже накануне ее возвращения, ходил по дому, что-то напевая. Они никогда не ссорились, ну почти никогда. Отец ни разу в жизни не сказал ничего хоть в малейшей степени дурного о Вирджинии; напротив, он всегда изо всех сил оправдывал ее отлучки, объяснял детям, почему для нее так важно не бросать работу, вести свою собственную жизнь. И быть уверенной в том, что дети знают, как она их любит. И мама тоже никогда не говорила об Александре ничего плохого. Она и спорила-то с ним чрезвычайно редко. Конечно, она держалась немножко холодновато и как бы отстраненно, но уж такой она человек. Тут она была не похожа на Александра, который открыто выказывал свою любовь, демонстрировал свои чувства. Но было совершенно очевидно, что и она его тоже любит.

Они часто отправлялись на длинные пешие прогулки вокруг имения; при этом обычно шли, держась за руки, и бесконечно, безостановочно о чем-то говорили друг с другом. Прогулки эти пользовались даже определенной славой и известностью. Макс особенно любил присоединяться к ним, и его часто брали, но иногда и отказывали, с улыбкой объясняя, что хотели бы побыть вдвоем.

Да, конечно, у мамы были свои проблемы. Она пила, и время от времени такие запои повторялись; но это в прошлом, и она сумела это преодолеть, причем с огромной помощью и поддержкой со стороны отца. Если жена настолько неверна своему мужу, что двое из ее детей не от него — да пусть даже не двое, а хотя бы один, — муж ведь не станет с ней возиться, когда она целыми днями ходит пьяная, когда ее задерживает полиция, когда ее помещают в клинику; несомненно, все это могло бы стать вполне уважительной причиной для развода.

А потом, Шарлотта еще очень хорошо помнила, в какую ужасную депрессию впала мать после смерти первого мальчика, как она упала и потеряла сознание на его могиле, как ее потом отправляли в Америку; и она помнила, как терпелив был тогда отец, как спокойно и ласково звучал его голос, как он никогда не выходил из себя, не раздражался, — а ведь мама плакала тогда и за столом, и в машине, и по всему дому. Разве мог бы он так вести себя, если бы существовали какие-то, хоть самые малые сомнения в отношении того, кто был действительным отцом ребенка!

А потом, был же ведь Макс. Уж если какой ребенок и похож на своего отца, так это именно Макс. Блондин с голубыми глазами, высокий, стройный. Макс, несомненно, его ребенок. Так что даже если ее отцом и отцом Георгины был кто-то другой, то с тех пор их брак улучшился настолько, что стало возможным появление Макса. Стало возможным начать все сначала. А разве было бы это возможно, если бы жена продолжала демонстрировать такую вопиющую и откровенную неверность?!

Кроме того, было и еще кое-что. Александр относился и к ней, и к Георгине с любовью, с огромной любовью. Если у него и ходил кто-то в любимчиках, так это был не Макс, а Георгина. Разве мог бы он так держать себя, если бы знал, что они — не его дети? Или хотя бы только подозревал это?

Конечно, было и кое-что другое. Она как-то сразу об этом не подумала. Она исходила из того, что если все это правда, то Александр должен был бы обязательно об этом знать. Но возможно, он ничего не знает? Хотя, с другой стороны, он же не дурак. Если жена часто уезжает, если у нее одна беременность за другой и если дети даже отдаленно не похожи ни на мужа, ни на других членов семьи и родственников, то надо быть полным кретином, чтобы ничего не заподозрить.

А потом, господи, подумала Шарлотта, ведь мама — современная, образованная светская женщина; если бы у нее и в самом деле были романы налево и направо, то она бы не забеременела. Она была бы страшно осторожна, да и сейчас не XIX век. В наше время заблудшие жены не приносят домой незаконных детей… Незаконных? «Так что, может быть, я — незаконнорожденный ребенок? — подумала она. — Я?!»

Нет, не может такого быть, это же ясно. Это просто полная чепуха. Грубая, грязная ложь, вот что это такое; и отец сумел подняться над этой клеветой, потому что он — настоящий джентльмен, любящий муж и отец; а опровергать эту ложь, публично отрицать ее значило бы вытаскивать ее на всеобщее обозрение, способствовать ее распространению, даже в какой-то мере придавать ей оттенок правдоподобности.

Но откуда все пошло, с чего началось? И почему, ну почему у нее такое ощущение, что какая-то доля правды во всем этом есть?

Шарлотта покачала головой, поставила кружку в мойку и медленно поднялась по узкой лестнице, которая вела из кухни. Она выводила на лестничную площадку второго этажа с тыльной стороны здания, а оттуда шел еще один пролет на третий этаж, где были детские комнаты и спальня Няни. По мере того как дети подрастали, их переводили в более просторные и великолепные комнаты второго этажа, но детские так и оставались, «в ожидании внуков», как неоднократно с улыбкой говорил Александр. Шарлотта посмотрела вверх и вдруг подумала, сможет ли она впредь вспоминать свое детство так, как помнила его до сих пор: как спокойное, безмятежное и счастливое; подумала так и вздохнула, потом сняла туфли и поднялась наверх. Проходя мимо Няниных дверей, она улыбнулась: оттуда несся громоподобный храп. Она вошла в ту комнату, в которой они обычно играли днем; сейчас комната была залита ярким лунным светом; Шарлотта подошла к окну, по пути непроизвольно качнув деревянную лошадку. Встала у окна и стала смотреть вниз, на расстилавшийся перед ней парк; луна отражалась в озере, на поверхности которого спали, спрятав головы под перья, лебеди; высокий камыш у берега казался темным, таинственным, как будто своей собственной тенью. Шарлотте были отлично видны все детали моста Паладинов и широкая протока под ним; через парк по направлению к воде медленно шла олениха с олененком, освещенные лунным светом, почему-то бодрствующие в этот заполночный час. Как же здесь прекрасно, подумала Шарлотта, сразу забывая про свои несчастья; прекрасен не только дом, но и все имение, вся эта маленькая страна, которая зовется Хартест, их наследие, которое так любит отец и в которое он вложил столько энергии, средств и сил. Она прислонилась головой к стеклу, вбирая в себя эту красоту, упиваясь ею, и попыталась снова разобраться в своих беспорядочно скачущих мыслях.