Русский струльдбруг (сборник) - Геннадий Прашкевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И все же кто-то из подопечных доктора Лестера Керкстона мог выжить.
Я вполне допускал, что при определенных условиях такое, как я, «многообещающее чудовище» могло занести заразу и в Китай, и в Сибирь. И, видимо, не один я допускал такое. В некоторых странах продажу биоаккумуляторов (биаки) взяли на строгий учет. При международных организациях создавались специальные отделения службы Биобезопасности. Чудовищные слухи гуляли по миру. Якобы некоего струльдбруга, поймав, заключили в фантомную тюрьму – приговорили к пожизненному заключению. А другой бессмертный был погружен в огромный стеклянный аквариум. Люди, потерявшие от болезни Керкстона друзей и близких, за небольшую плату получали право провести в зыбких глубинах аквариума пять или шесть часов, выцеливая из арбалета паскудного старикашку…
15.Где-то крикнула кукушка.
Настоящая. Я не мог ошибиться.
Белокурая девушка вынырнула из смутного света:
– Здравствуй, Фэй! Привет, Фэй! Я понадоблюсь тебе сегодня?
Она была молода. Совсем молода. Но по мелким морщинкам, весело определившимся на лице, было ясно, что к тридцати годам выглядеть она будет совсем старушкой.
– Сядешь с нами? – спросила Фэй.
– Нет, нет… И запрещаю использовать мое имя в каких бы то ни было медицинских акциях… – красиво откинула голову девушка. Присесть с нами она не захотела. Она думала о чем-то своем. – Ведь это не важно, как лежит голова на подушке, лишь бы сердце не подвело…
Фэй терпеливо улыбнулась:
– Я всю эту неделю я буду занята.
Ли (это и была помощница Фэй) кивнула и двинулась вдаль, прямая, как восклицательный знак.
* * *В 2097 году в Женеве, в ресторане «Программиум», я случайно оказался за одним столиком с русским философом Стекловым.
«Гао-ди? – не поверил он. – Вы, правда, китаец?»
И впился в меня желтыми, даже как бы полосатыми осиными глазами.
В тот год философу Стеклову исполнилось девяносто лет. Он никогда не попадал под запреты и подозрения, потому что был знаменит, рос вундеркиндом и принадлежал общей культуре мира. Запекшаяся желтоватая пена в уголках длинного рта, выпяченные толстые губы, венчик рыжих волос на голове, клетчатая рубашка, джинсы, удобная обувь…
«Почему вы не напишите свою биографию?»
«Для кого? – удивился Стеклов. – Люди, которым я был интересен, давно умерли».
Молодой в сущности человек… такому петь и плясать… Так он, наверное, обо мне думал. На столе было много икры – черной и красной. Фужеры Стеклов предпочитал необъятные. Я люблю таких стариков. Они не жалеют, что жили долго. Превосходный коньяк плескался в фужерах, как янтарные лужицы.
«Хотите бесплатный совет?»
Я кивнул. Заранее – с благодарностью.
«Летите в Нью-Йорк…»
Я вздрогнул, и от него это не укрылось.
«Летите в Нью-Йорк, не жалейте этих своих швейцарских гигов, дело того стоит. – Он, кажется, подумал, что меня смущает цена перелета. – Я вижу, вам хочется чего-то необычного, да? Иначе не подсели бы к такому дряхлому старику. – Он, конечно, преувеличивал. – Летите в Нью-Йорк и возьмите машину на прокат. Куда она стоит носом, туда и двигайтесь! А в двенадцать ночи, в любом месте мира это всегда особенное время, устройте пикник. На обочине. Или в ресторанчике. Или в бедном кафе. Я раньше часто так делал. Именно в Нью-Йорке. Окажется белый человек под рукой, налейте ему стаканчик. Подвернется афроамериканец, и для него виски не пожалейте. Вы же китаец. А китайцам пристало жить вахтовым методом».
Он замолчал.
Грибы птиц не едят.
Видимо, бесплатные советы кончились.
16.Маленькая лоло выбрала удобное место.
Весь зал отсюда был виден – бесчисленные кабинеты, закрытые и открытые, легкие желтоватые занавеси из бамбука (они постукивали, как костяные), удобные стойки хеттлмеллов.
– Хао, – вспомнил я.
– Нао ли? – не поняла Фэй.
«Кукушка требует времени…»
В соседней клетке говорили по-русски.
Две молодых женщины и высокий мужчина с длинными волосами, неопрятно распущенными по плечам, – возможно, в жизни он занимался настройкой живых кукушек, почему нет?
«Все так называемые здоровые люди больны…»
Я не стал вслушиваться. В 2097 году в женевском ресторане «Программиум» знаменитый философ Стеклов тоже все время сворачивал мое внимание на болезни. Правда, он никак не мог сосредоточиться. Считал, наверное, что это я должен работать мозгами. «Ну, этот цветок, – морщил он натруженный размышлениями лоб. – Вы должны помнить… Как звали любовницу астронома Леверье?..»
«Гортензия», – обрадовал я старика.
«Вот-вот!» – подтвердил Стеклов.
Ему в голову не приходило, что мы с ним почти ровесники.
И уж, конечно, никак не могло ему придти в голову, что я гораздо старше.
17.Вдруг что-то в зале изменилось.
Звуки стали глуше? Потускнел свет? Не знаю.
Но что-то изменилось. Глаза Фэй блеснули. Как у кукушки, заметившей чужое гнездо.
– Ты в порядке?
Она не ответила.
До меня донесся стон.
Долгий протяжный стон.
Я оглянулся. В соседнем кабинете плакал длинноволосый.
Перед ним сидели две молодые женщины – чудесные виртуальные пустышки, я уже научился их различать. Но длинноволосый плакал. Он плакал по-настоящему. Слезы текли по его худым щекам. Женщины выглядели слишком молодо, они хихикали, разительно подчеркивая своим неумеренным весельем сломанный горем узкий рот длинноволосого. Может, он оплакивал умерших дочерей, или не родившихся, я не знаю. Но сам он был – живой человек. Его всхлипывания рвали сердце. Я коснулся голого плеча Фэй, и она тоже заплакала. Только что смеялась и вдруг заплакала. Без всякого перехода. Теперь все, кого я мог видеть сквозь неплотные бамбуковые занавеси, опустили головы. Я имею в виду реальных людей. Темные и русые головы, вздрагивающие плечи. А вот пустышки продолжали общаться. Они демонстративно не замечали плачущих.
Впрочем, они и не должны были их замечать.
Еще я заметил, что в некоторых кабинетах много детей.
Кое-где их было даже очень много: одни хлопали в ладоши, другие смеялись, читали стихи, пели. Разные дети. Очень разные. Вот добрый звериный лоб… Вот васильки глаз… Красавицы и красавчики… С косичками, в роскошных бантах… В рубашках, расстегнутых на груди… Вблизи и вдалеке… Рядом и в отдалении… Журчащий смех, взрывы стонов, долгий плач… Рыдали, всхлипывали… Стоны срывало, как пену с волн… По узкой лестнице на высокую галерею взбежала девушка. Вряд ли галерея куда-то вела, но девушка взбежала на самый верх и зарыдала там навзрыд, будто дирижируя всем этим ужасным неисчислимым оркестром.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
