Культ - Константин Образцов

Вениамин заорал, отшатнулся, упал, больно ударившись спиной и затылком, – и тут увидел, что он лежит на полу, рухнув вместе со стулом. Он быстро посмотрел в сторону спальни: никого. Дверь прикрыта. Кругом тишина, только сердце ухает так, что, наверное, слышно этажом ниже.

Нет, все, это уже безумие какое-то. Спать – и немедленно.

В спальню идти было страшно. Он оставил включенным свет в кабинете и в коридоре, прокрался в темную комнату и приблизился к краю кровати. Жена лежала там неподвижно, закутавшись в одеяло и отвернувшись к стене. Вениамину захотелось ее разбудить, но он не мог решить, что страшнее: лечь спать, не проверив, кто лежит с ним в постели, или снова увидеть расплывшееся лицо и жуткий оскал. В конце концов он осторожно прилег на краешек двуспальной кровати, не поворачиваясь к супруге спиной, и попытался уснуть.

Сон не шел. Глаза даже не закрывались, и стоило ему забыть о том, что веки нужно сжимать, как они раздвигались, словно две неваляшки. Он лежал, смотрел в перепутанные светлые волосы и думал.

Не надо вообще было разрешать Татьяне тащиться за ним. Ну подумаешь, уехал на две недели. Что ей там, в Михайловске, занятия бы не нашлось? Салоны красоты, фитнес, магазины, подруги – столько дел, как бы еще все успеть. А тут сидит в квартире целыми днями и ноет, что Вениамин сутками на работе. Предупреждал же, что едет не развлекаться, а впахивать. Нет, не стоило разрешать ей ехать…

Стоп.

А он разрешал?

Вениамин сглотнул так громко, что испугался.

Не может быть. Это дико, но он не мог вспомнить, согласился ли взять жену с собой в Северосумск. Надо напрячься. Вот Татьяна спрашивает, не хочет ли Вениамин, чтобы она ехала с ним, а он отвечает: мол, что там делать, будешь в квартире сидеть целый день, а в Михайловске весело… Да. Салоны, фитнес, подруги.

Таня осталась дома. Он поехал один.

Тогда кто сейчас лежит рядом с ним?!

Она начала поворачиваться. Вениамин забился, запутавшись в одеяле, как пойманный сетью карась, а существо на кровати разворачивалось в его сторону, будто кукла, медленно, разом всем неподвижным телом. Он закричал так, что в тот же миг сорвал себе голос, а тварь рядом с ним повернула к нему свое полностью оплывшее, лишенное человеческих черт безглазое лицо и зашипела, оскалив длинные зубы.

Вениамин рухнул с кровати. Засучил ногами, скинув наконец одеяло. Бросился к входной двери – тугой непривычный замок не слушался дрожащих от ужаса пальцев. Обернулся, как загнанный зверь: существо с телом женщины в ночной рубашке, без лица, но с раззявленной пастью, вышло за ним в коридор и медленно приближалось, а из двери кухни шагнуло еще одно, не утратившее пока человеческий облик, как две капли похожее на его жену; вторая тварь улыбнулась, заблестела глазами и спросила:

– Веник, дорогой, куда это ты на ночь глядя? Пойдем, пойдем со мной.

И поманила рукой. Зубастая нежить у нее за спиной повторила жест. Замок наконец щелкнул, дверь распахнулась, с лестницы ворвались холодный, пахнущий мусоропроводом воздух и гулкое эхо, которое раскатисто подхватило дробный топот ног по ступеням и хриплый, нечеловеческий вопль.

Глава 18

Аркадий Леонидович вернулся домой вечером в понедельник. Впрочем, назвать это домом было уже нельзя: квартира ждала его безжизненной, потерянной и пустой – как и он сам. Место, где больше некому жить. Да и незачем.

Повязка давила голову. Два длинных, покрытых коркой запекшейся крови шрама, заштопанные второпях черными нитками, горели под бинтами болезненным зудом. Он вошел в комнату, не разуваясь – в разоренном жилище не нужно соблюдать чистоту, – и, не снимая пальто, сел на диван. Пахло брошенной на произвол судьбы жизнью и тлением. В темноте на столе вырисовывались очертания бутылки вина, двух стаканов, подсвечника, на столе и по полу были разбросаны белые прямоугольники с черными пунктирами печатных строк. Он поднял один из листков, разглядел его в синеватом ночном свете и будто бы посмотрелся в осколок кривого зеркала: с черно-белой фотографии на него угрюмо уставился Аркадий Романович Каль, серийный убийца по прозвищу Инквизитор, сгинувший полгода назад в огненном буйстве пожара.

Мертвец, который пришел за ним, чтобы утащить в могилу. Тень из прошлого, погубившая будущее.

Как она это нашла? Неужели случайно, сама? Нет, вспомнил Аркадий Леонидович, Карина что-то рассказывала про конверт. А вот и он: клапан разорван, как взломанная второпях шкатулка Пандоры. Значит, кто-то подбросил. Неизвестный доброжелатель. Кто мог это быть? Кому еще известно о его тайне?

Не имеет значения. Сейчас волновало другое: как быть с тем, что он узнал о Карине.

Он уснул на диване, как был, в ботинках и верхней одежде. Утром проснулся от головной боли. Прошел по квартире, выбросил протухший кусок запеченного мяса, уже провонявший трупным запахом занавески на кухне, и попробовал жить.

Аркадию Леонидовичу и раньше случалось переживать состояния, подобные смерти: год назад, когда он получил отравленный темным ядом удар колдовства, лишивший его рассудка и воли; позже, когда осознал, что самодеятельный крестовый поход стал одним из аттракционов в мировом парке сомнительных развлечений; когда падал с крутого обрыва в черные воды лесной речки, задыхался от дыма и пламени на Вилле Боргезе; когда сбросил с себя свою старую личность и, возрожденный, попробовал начать все заново. Но никогда еще он не чувствовал себя таким мертвым и опустошенным, как в эти дни. Ему даже казалось, что все происходящее с ним сейчас – какая-то дурная форма посмертного бытия, что напавшие на него громилы действительно убили его, но он вопреки естественному ходу вещей ожил, но не восстал в воскресение жизни, а превратился в жалкого зомби, в существовании которого не было смысла.

Во вторник он позвонил Троку.

– Петр Маркович, простите, не мог поговорить с вами раньше. Был в больнице, на меня напали…

– Сочувствую, – ответил тот.

Голос у Трока был безжизненный и тусклый, и Аркадию Леонидовичу подумалось, что умер не только он, но и весь мир вокруг тоже стал обителью живых мертвецов.

– У меня есть очень важная информация по поводу этого капища на стройплощадке, уверен, что вам она будет полезна.

– Спасибо, – сказал Трок. – Но нет. Уже поздно.

И отключился.

Раз в день он ходил на перевязку в травмпункт по соседству. Сидел в длинной очереди среди тихих людей с переломанными конечностями, забинтованными головами и лицами – они молчали, глядя перед собой в одну точку. Штормовой ветер на улице немного стих, похолодало, в морозном воздухе кружился снежный туман, и улицы кое-как прикрыли постыдную наготу грязных луж тонким белым покровом. На тротуарах оставались цепочки черных следов. Город застыл в каком-то испуганном оцепенении, как жертва, над которой занесли было меч, но вместо удара потянулись томительные, необъяснимо длинные секунды отсрочки.

У подъезда лежала мертвая птица. Он отодвинул ее ногой на заснеженный черно-белый газон; шея выгнулась, клюв приоткрылся. Идиот из квартиры напротив не остался стоять, как бывало, а спрятался и закрыл дверь. Это к лучшему: поприветствуй он Аркадия Леонидовича своим обычным: «Получилось?», тот бы вовсе не знал, что ответить.

Кроме как на перевязку, он никуда не ходил. В школу звонить не стал. Сидел дома, глядя на то меркнущий, то снова брезжащий серый свет за окном. Много спал: может быть, из-за последствий сотрясения, а может, и потому, что не знал, зачем просыпаться. Пил воду из крана и ел консервы: несколько банок стояло в кухонном шкафчике, и, когда он брал одну из них, то думал, что купила и поставила их туда Карина.

О ней он думал больше всего. Практически только о ней.

Инстинкт выживания нуждается в надежде на лучшее или хотя бы в осознании смысла дальнейшего существования. Почти год назад, когда жизнь обрушилась под тяжестью колдовского морока, Аркадия Леонидовича спасла появившаяся цель: уничтожение зла, совершение инквизиции и правосудия, возможность потрясти мир, донести на единственно внятном для теплохладного общества языке кроваво-огненное послание о его безумии и несовершенстве. Потом, после бегства из Петербурга и встречи с Кариной, появилась надежда: на мирную, тихую жизнь, семейное счастье, гармонию и любовь.

И вот куда она его привела.

Прискорбное и губительное заблуждение! Разве не чувствовал он себя воином, призванным Провидением на последнюю битву? Разве не понимал, что в этом его невыносимо тяжелое, но единственное предназначение? И разве не форменным дезертирством было сбежать на край света, зарыться в уютной норе и рассчитывать на предназначенный для обычных людей благостный быт? Какая суровая справедливость видится в том, что теперь он страдает и наказывается именно тем, в чем видел залог своего обывательского эдема! Черно-синее клеймо в виде трезубца на белой коже бедра все расставило по своим местам.